Марат

Эти первые успехи, как и сам акт провозглашения войны, вызвали восторженные настроения народа. Французский народ был охвачен огромным воодушевлением. Предостерегающие голоса Робеспьера, Марата, которые предупреждали о возможной измене, о тайных помыслах двора, связанных с этой войной, были забыты. Народ ликовал; ой был охвачен упоением первых дней побед.

Но это настроение энтузиазма продолжалось недолго. Прошла лишь неделя с небольшим, как успехи на фронте сменились постыдными неудачами. При первом же соприкосновении с силами противника французские войска стали отступать. Без боя, не оказывая сопротивления, французская армия пятилась, отступала перед силами врага.

Отчего это произошло?

Иначе и быть не могло.

Командование армией находилось в ненадежных руках. Высшие и старшие офицеры были роялистами, они принадлежали в большинстве к родовой знати, питавшей безграничную любовь к монарху и ненависть к революции и революционным порядкам. Генералы, командовавшие армиями, меньше всего думали о победе над врагом — они преследовали тайные расчеты. Генерал Рошамбо при первых же неудачах подал в отставку, и командование армиями было разделено между Люкнером и Лафайетом. Маршал Люкнер, немец по рождению, состоявший на французской службе, хитрый, скрытный царедворец, скрывавший свои потаенные мысли за показной простотой, не доверявший ни Лафайету, ни королевскому двору, ни своим ближайшим помощникам, был главным образом озабочен тем, как бы не сыграть на руку своему сопернику Маркизу Лафайету. Планы же Лафайета шли далеко; военные операции его мало занимали. Он подготавливал удар… но только не против австрийцев.

Жирондисты, возглавлявшие правительство и несшие ответственность за объявление войны, вместо того чтобы пробуждать революционную энергию народа, поднимать ярость масс против внешнего врага, сосредоточили свои главные усилия на борьбе против якобинцев. Странным образом в этой войне, начатой по инициативе французской стороны, никто из военных и государственных деятелей, ответственных за военные усилия Франции, не думал о борьбе с противником. Все были заняты иным.

Жирондисты, ставшие с марта 1792 года правящей партией, к этому времени уже почти полностью обособились от Якобинского клуба, членами которого они еще формально оставались, и образовали свою особую, замкнутую и узкую организацию.

Первоначально они собирались на Вандомской площади, в доме № 5, в салоне госпожи Дюдон, богатой и любезной дамы, озабоченной тем, чтобы создать побольше удобств своим именитым гостям, решавшим великие государственные проблемы.

Иногда они сходились на обед у Верньо. Но чаще всего они встречались в доме Реланов: он стал главным политическим штабом партии жирондистов.

Правда, этот штаб по своим внешним чертам не имел ничего военного; напротив, это был уютный камерный, уединенный от шума улиц салон, где все смягчалось незаметным прикосновением женской руки.

По занимаемой должности главою жирондистской партии надлежало быть Жозефу Ролану де ла Платьер, владевшему ключами самого важного министерства в стране: он был министром внутренних дел. Но Ролан не годился для роли лидера жирондистской партии. Провинциальный буржуа, тугодум, педант, политик узкого кругозора, к тому же не обладавший необходимой для этого бурного времени решительностью, он был неспособен ни вести за собою людей, ни даже давать ориентирующие их указания. Он выставлял напоказ свою честность, свою скромность, он приходил на заседания министров в простых башмаках без пряжек, что было не принято в то время, и наивно полагал, что эта афишированная простота туалета может заменить отсутствующую волю и ясность цели.

Его молодая, красивая и умная жена Манон Ролан оставалась всегда за сценой официальной политики, но ее имя нельзя вычеркнуть из истории этого времени. Она не только создала в своей гостиной политический салон, где за бокалом вина решались важные государственные вопросы, она не только имела громадное личное влияние и на своего престарелого мужа-министра и на любившего ее Бюзо и других деятелей жирондистской партии, — она подсказывала Ролану всю линию его поведения, тайно руководила всеми его действиями, сочиняла для него речи, редактировала министерские инструкции и приказы.

Это безграничное влияние Манон Ролан на своего мужа не оставалось секретом для посвященных. Дантон однажды в сердцах сказал: «Если вы хотите пригласить Ролана, то пригласите также госпожу Ролан, так как всем известно, что он был не один в своем министерстве».

Марат разоблачал это же на страницах своей газеты: «Ролан только незначительный человек, которым управляет его жена; она является министром внутренних дел».

Закрытый для посторонних, отгороженный плотными дверьми и стенами от нескромных глаз и ушей, дом госпожи Ролан стал политическим центром жирондистской партии. И это было знаменательно. Не в общении с народом, не на народных собраниях, не в дебатах политических клубов вырабатывали жирондисты свою тактику. Она создавалась в приглушенных келейных беседах в узком кругу за столом Манон Ролан.