Марджори в поисках пути

Он много рассказывал ей о своих родителях, весьма настойчиво просил ее назвать день свадьбы, но она всячески уклонялась от этого. Милт предлагал ей возможные места, куда они поедут на медовый месяц, несмотря на войну: Скалистые горы, Южную Америку, Гаваи, Мехико. Он почему-то считал, что им может быть интересно на Аляске; мечтал забраться как можно дальше от дома; сказал ей, что хотел бы оказаться только с ней где-нибудь на краю земли. И все это время, пока он говорил, она глубже и глубже погружалась в пучину страха и отчаяния, хотя и продолжала улыбаться. Ей представлялось невозможным разрушить его восторг упоминанием о Ноэле. И все же она знала, что должна сделать это сегодня вечером. В час необыкновенно живописного заката они ехали по мосту Джорджа Вашингтона. Он затих и молча правил, лишь иногда касаясь ее лица пальцами. У него был вид человека, находящегося на вершине блаженства.

Во время этой поездки, скрывая свое состояние за улыбкой, она внутренне взбунтовалась. В конце концов, на дворе двадцатое столетие, уверяла она саму себя. А Милтон окончил Гарвард с почетным дипломом, должен же он знать, что такое жизнь! Совершенно ясно, что в тридцать один год он отнюдь не был девственником. Весьма вероятно, он не был им и в ее годы, когда ему было двадцать четыре. И сама она никогда не говорила, будто она девственница. Она внутренне возмущалась чудовищной несправедливости, что о ней судят по меркам давно прошедшей викторианской эпохи. Девственность есть лишь незначительная физиологическая деталь, не имеющая ничего общего с истинной любовью двух людей; об этом знают все, так написано во всех книжках! Ее грех любовного увлечения — просто детские страхи. В наши дни увлечения бывают у всех, мир изменился…

Но при всех этих рассуждениях, тем не менее, Марджори не могла найти для себя хотя бы чуточку надежды. Истина состояла в том, что она была порядочной еврейской девушкой. Двадцатое ли столетие или какое иное стояло на дворе, порядочная еврейская девушка должна была выходить замуж девственницей. Это был именно тот угол, в который она была загнана. Строго говоря, порядочный христианской девушке тоже полагалось быть девственницей в этом случае; именно поэтому невесты одеваются в белое. Она даже не могла винить свое еврейское происхождение за эту ловушку.

Они зашли в кафе. Выпили по одной, затем повторили. Он почти не говорил, только держал ее за руку и смотрел на нее преданным взором, иногда нежно бормоча что-то неразборчивое. У нее была полная возможность начать разговор, но она не могла.

Затем, в самый неподходящий момент, когда перед ними поставили заказанные блюда, она выпалила все залпом, захлебываясь и обжигаясь своими словами.

На этом их вечер закончился. Он остался любезным с ней, но был уничтожен. Ей никогда не приходилось видеть такой перемены на лице человека; за несколько минут выражение счастья сменилось глубокой меланхолией. Ни один из них не мог есть. О ее увлечении Ноэлем он не проронил ни слова. Как будто она ему ничего не рассказывала. Когда тарелки унесли, он корректно и вежливо спросил, не хочет ли она кофе, или коньяку, или чего-нибудь еще. Потом он отвез ее домой, не проронив по дороге ни слова. Это возвращение домой она помнила долгие годы как самые тяжелые минуты в своей жизни. Ей казалось, что ее, истекающую кровью, везут в больницу.

Проведя ужасную ночь, она позвонила ему на следующий день рано утром. Ответила его мать, озабоченная и возбужденная. Его не было ни дома, ни на работе. Он уехал, оставив краткую записку, что очень устал и хочет отдохнуть с неделю где-нибудь в горах. Но он не оставил ни названия отеля, ни даже города, куда уехал. Ради всего святого, спрашивала его мать, что случилось? Они поссорились? Задавая этот вопрос, ее мать не смогла скрыть нотки радости в своем голосе. Марджори ничего толком не ответила и положила трубку.

Прошло три дня. Его мать звонила каждое утро и каждый вечер и спрашивала, не знает ли Марджори что-нибудь о нем. Все это вкупе с траурными лицами ее родителей, с их беспокойством и невысказанными вопросами становилось невыносимым. Однажды Марджори встала рано утром, оставила своим родителям очень похожую записку и уехала в Лэйквуд, курорт в Нью-Джерси, в двух часах езды от города. Для Лэйквуда время было выбрано явно неудачно. В гостинице не было ни одного постояльца; город тоже опустел. Заняться было нечем, как только ходить в кино, читать да бродить по берегу озера. Марджори перечитала все журналы, газеты и книги, которые она смогла найти, не понимая ни единого слова. Она как в бреду провела в гостинице шесть дней. Какое-то время спустя она не могла вспомнить ни малейшей подробности, чем она занималась эти шесть дней, они пропали из ее памяти, словно при амнезии. Марджори приехала домой совершенно простывшая, с высокой температурой. Она почти ничего не ела и потеряла в весе двенадцать фунтов. Марджори вернулась оттого, что ей позвонила ее мать (она оставила свои координаты).

— Он приехал и звонил тебе сегодня утром. Тебе лучше вернуться домой.

— Как он говорил?