Марджори в поисках пути

Он был по природе исследователем. В больнице, где продолжительная тяжелая работа была само собой разумеющейся, Морриса Шапиро считали почти маниакальным тружеником. Марджори стала интересовать его работа. Но ей пришлось долго дразнить его, прежде чем он поверил, что она действительно хотела о ней знать. Как только он начинал рассказывать, он говорил пространно, наполовину забывая о Марджори, его лицо оживлялось, а глаза зажигались. Было текущей практикой, объяснял он ей, в случае незаживающих переломов класть в пролом куски кости из другой части тела пациента. Моррис действовал по оригинальной методике, используя в подобных случаях кости не пациента, а других людей. Он добился поразительного успеха и надеялся в конце концов написать монографию, которая бы изменила хирургическую практику в этой области.

Марджори пристально смотрела на усталого сутулящегося молодого человека с одутловатым лицом, в помятом белом халате, забывая, что он почти лысый и вряд ли выше ее ростом.

— Я и представления не имела, что ты занимаешься чем-то таким важным.

Он пожал плечами и прикурил сигарету от еще горящей.

— Это просто тезис философии. Ты должен подумать о каком-то очевидно новом угле проблемы и разрабатывать его, вот и все. Если я напишу хорошую монографию, то смогу уладить вопрос назначения на другое место в штате. Это только часть игры.

Он никогда бы не признал, что делал что-либо, кроме маневрирования, ради продвижения по службе. Она привыкла к этой позе и не пыталась выводить его на чистую воду, поскольку восхищалась его скрытой страстью к своей работе.

Через некоторое время в их отношения вошли объятия и ласки. Сперва Марджори говорила себе, что это было совсем не так волнующе, как с Ноэлем. Потом она прекратила поддерживать эту иллюзию, потому что это раздражало ее и портило удовольствие. Ноэль ушел. Особое, мощное и пугающее волнение ее первой любви тоже ушло, нет сомнения — навсегда. Но Моррис Шапиро ей нравился, и она восхищалась им. Она не могла обманывать сама себя, будто речь Морриса имела хоть что-то общее с выразительностью и искристостью радужного каскада слов Ноэля, но Моррис был умен, обладал хорошим чувством юмора и был потрясающе честен.

Главным врагом медленно, робко распускающегося романа была ее мать. Миссис Моргенштерн не могла сдержать своего энтузиазма в отношении доктора Шапиро. Она не переставая превозносила Морриса и отмечала его превосходство перед ненадежными нервными типами, такими как, например, композиторы. Отец Морриса был текстильным промышленником и попечителем храма; он посещал службу каждую субботу в сюртуке и цилиндре. Мать Марджори и миссис Шапиро были старыми приятельницами. Миссис Моргенштерн призналась в один прекрасный момент, что встреча девушки с молодым доктором на сионистской лекции была совсем не случайной; это был плод заговора, в действительности замышленного двумя матерями вот уже больше года. Морриса затащили на лекцию так же, как и Марджори. Его мать указала на девушку, и раздраженный скептицизм молодого доктора сразу же уступил место горячему интересу. Миссис Моргенштерн думала, что это хорошая шутка, которую совершенно безопасно рассказать, после того как Марджори уже около месяца проработала в больнице. Она и представления не имела, какую ужасную тень это бросало на доктора в глазах Марджори. Моррис вдруг снова показался ей комическим карикатурным мужем, предсказанным Ноэлем. Она ненавидела его полноту и его усы, его редкие волосы и усидчивый хороший характер, и неудачную фамилию Шапиро. В течение недели она не могла разделаться с этим. Но потом наконец решила, что в двадцать один год ей уже пора выйти из-под влияния матери. И все-таки было как-то по-детски отвергать мужчину только потому, что ее мать всеми силами пыталась соединить их. Она снова стала приветливой с Моррисом.

В течение последующего месяца были вечера, когда она почти поверила, что пришла к счастливому концу длинного тернистого пути; были моменты, когда она, сидя за своим столом в приемном отделении, лениво записывала в блокноте «Миссис Моррис Шапиро».

8. Обед в "Уолдорфе"

Марджори показалось, что Ноэль выскочил из-под земли. На этот раз это был Ноэль, точно он. Она видела его, надвигающегося на нее в толпе, тысячу раз за последние месяцы, но он всегда таял в высоком незнакомце, когда подходил ближе. А это был Ноэль. Он стоял на углу напротив нее и поджидал зеленый свет, глядя туда-сюда на движущийся транспорт. Его руки были засунуты в карманы пальто из верблюжьей шерсти; белокурые волосы развевались на ветру. Несомненно, это его решительная нижняя челюсть, высокомерный разворот плеч. Он был коричневый от загара.

Свет сменился.

Ноэль зашагал прямо к ней. Его безучастный взгляд упал на нее, и рассеянность перешла в узнавание и волнение. Казалось, он сделал рывок. Длинная рука обняла ее за талию, и он вытащил ее на тротуар.

— Не умирай, пожалуйста, посередине Лексингтон-авеню. Ты все еще дорога мне.