Марджори

Прежде чем приняться за домашнее задание тем же вечером, Марджори отослала письмо. Потом она поняла, что не может сконцентрироваться на учебниках. Ей не давало покоя то, что сказала Маша об Эрмане. Было совершенно ясно — хотя раньше она этого не замечала, — что с самого начала она неблагосклонно сравнивала всех мужчин в «Бродячих актерах» с режиссером «Южного ветра». Она могла это вспомнить. Эрман каким-то образом стал в ее понимании образцом идеального мужчины, и это произошло так незаметно, так естественно, что теперь ей казалось: он всегда был эталоном. Для Марджори он все еще был наполовину отвлеченным понятием. Она видела его в течение двух часов, если не меньше. Она неясно помнила высокого мужчину с рыжевато-светлыми волосами и блестящими голубыми глазами; мужчину, который говорил одни только умные вещи, чьи интонации и жесты были исполнены изящества, и который мог делать все, что угодно, лучше всех на свете. Даже во время своего поклонения Джорджу Дробесу, восхищения Сэнди Голдстоуном она сознавала, что оба они далеки от совершенства. Ноэль Эрман в самом деле казался ей совершенным человеком.

В течение нескольких последовавших дней в вихре сменяющихся настроений, рожденном словами Маши: «Тебя зацепил Ноэль Эрман», она поддалась своему желанию думать об Эрмане и ни о ком, кроме него, не думала. Она вспоминала каждое мгновение того вечера в «Южном ветре», собирая по кусочкам его слова, его поступки. Она мечтала о нем в аудитории, за ужином дома, на репетициях по вечерам.

Маша с благодарностью позвонила ей на следующей неделе, дабы сказать, что она получила работу в отделе дамской галантереи в универмаге «Лэмз».

— Это моя специальность, дорогуша, я годами училась тому, как придать куче живого теста форму женщины. Я не побеспокою тебя, пока не заработаю достаточно, чтобы стать покупательницей, тогда позвоню — рассказать хорошие новости. Дай мне два года.

Марджори, чье сердце подпрыгнуло, когда она услышала голос Маши, задавала ей множество вопросов, чтобы не дать разговору заглохнуть, в безумной надежде на то, что Маша каким-нибудь образом заговорит о Ноэле Эрмане снова. Но наконец Маша сказала:

— Пока, дорогуша, желаю удачи, — и повесила трубку.

Марджори с трудом противостояла желанию позвонить ей в течение нескольких дней, как человек, бросивший курить, противостоит желанию взять сигарету. Однажды поздним вечером она даже набрала телефонный номер, но, когда услышала голос мистера Зеленко, с грохотом бросила трубку на рычаг.

Постепенно ее смятение чувств улеглось, хотя она не перестала время от времени вспоминать Эрмана. В день своего девятнадцатилетия, ненастный снежный день, она сделала одну странную вещь. После школы Мардж пошла к Бэнк-стрит и двадцать минут стояла на другой стороне улицы от потрепанного кирпичного дома, в котором он жил, уставясь на окна, пока снег опускался на ее бобровую шубу и ресницы. Ей пришло в голову, пока она стояла среди метели, а из ее рта вырывался пар, что она была не лучше визгливых дурочек, которые собирались в фэн-клубы, чтобы поклоняться актеру. Ноэль Эрман был так же далек от нее, как Кларк Гейбл, и так же не подозревал о ее существовании. Но, удивляясь собственным поступкам и иронически посмеиваясь над ними, она почему-то не испытывала стыда. Она вернулась домой закоченев, но с тайным удовлетворением и больше этого не делала.

Лучшим результатом этого странного периода было то, что Марджори обнаружила в себе способность хранить молчание и жизнерадостный вид, что бы ни было у нее на душе. Она обменивалась сплетнями с некоторыми девушками из труппы, которые часами говорили о своих привязанностях, но ни слова не произносила о себе. Что касается ее семьи, то человек, занимавший ее мысли, просто не существовал для них. Всю зиму и потом, когда наступила весна — пока она мечтала о нем и писала письма, которые никогда не собиралась отправлять, и рвала их на кусочки, и выводила «Миссис Ноэль Эрман» на листах бумаги, и тут же, скомкав, бросала их в корзину, и обдумывала способы поехать в «Южный ветер», и в итоге встретилась с Гричем и получила работу, — все это время, насколько могли судить ее родители и брат, Марджори была девушкой, не имевшей ни забот, ни стремлений.

В этот же сосуд молчания она заключила и потрясающие новости о том, что Грич дал ей работу в «Южном ветре». В тот самый вечер за ужином получилось так, что разговор пошел о планах на лето. Миссис Моргенштерн уныло заметила, что пока остальным придется потеть от жары в городе, для Марджори, по крайней мере, уже обеспечен свежий воздух и солнце в лагере Клэббера. Девушка пропустила это мимо ушей. Она знала, что в июне ей предстоит жаркая битва с собственной матерью, и не видела никакого смысла начинать баталии в марте.

В самом разгаре обсуждения зазвонил телефон. Это был Уолли Ронкен. Затаив дыхание, он сказал:

— Марджори, в следующий четверг состоится открытие моего университетского шоу в Уолдорфе. Ты пойдешь со мной?