Мареновая роза

В этот раз он думал не о Роуз; во всяком случае, не непосредственно о ней. Мысли его занимал предстоящий пикник, устраиваемый ее новыми подружками. Он побывал в Эттингер-Пиере, и то, что увидел там, отнюдь не прибавило оптимизма. Эттингер-Пиер представлял собой большую территорию, объединяющую пляж, зону для пикников на открытом воздухе и парк развлечений, и Норман совершенно не понимал, где и как должен расположиться, чтобы свести вероятность незаметного появления и ухода Роуз к нулю. Имей он в своем распоряжении человек шесть (даже четверых, но таких, которые знают толк в деле), все было бы по-другому, однако ему предстояло справляться в одиночку. В Эттингер можно попасть через три входа (при условии, что Роуз не прибудет с озера на лодке), и при всем желании он не уследит за всеми тремя сразу. Это означает, что придется прорабатывать толпу, а прорабатывать толпу — сволочная задача. Норману хотелось бы верить, что среди завтрашних гостей пикника и посетителей Эттингера Роуз окажется единственной, кто сможет опознать его, но если бы желания были свиньями, магазинные полки ломились бы от бекона. Он должен исходить из того, что они будут искать его, и, возможно, уже располагают фотографиями, полученными от какой-нибудь подобной женской организации в его городе.

Этим круг проблем не ограничивался. Норман был твердо убежден — и это неоднократно подтверждал его печальный опыт — в бесполезности всякой маскировки, которая в подобной ситуации являлась прямым путем к провалу. Если на то пошло, есть лишь один еще более надежный способ испоганить даже идеально подготовленную засаду, устроенную после тщательнейшего шестимесячного наблюдения и обработки гор информации — это положиться на незаменимую рацию, которая в самый ответственный момент, когда вы уже собираетесь обрушить сокрушительный удар на голову какого-нибудь подонка, вдруг начинает хрипеть и свистеть, потому что шатающийся поблизости пацан спустил на воду радиоуправляемую игрушечную лодку или решил развлечься, догоняя игрушечный гоночный автомобиль.

«Хорошо, — подумал он. — Нечего сожалеть из-за того, чего достичь невозможно. Помнишь, что говорил старый Уайти Слейтер — ситуация такова, какова она есть. Единственный вопрос — как ты собираешься справиться с ней. И никаких „попозже“! До проклятой вечеринки всего двадцать четыре часа, и знаешь, что тебе светит, если упустишь ее на пикнике? Будешь бегать по городу до самого Рождества без толку. К тому же, если ты не обратил внимания раньше, городишко-то не маленький, совсем не маленький».

Он встал с постели, прошел в ванную и принял душ, стараясь, чтобы горячая вода не попадала на обожженную руку. Надел выцветшие джинсы, неброскую зеленую рубашку и кепку с эмблемой «Чикаго Соке», сунул в карман рубашки дешевые солнцезащитные очки — пригодятся позже. Спустился на лифте в холл отеля, купил в киоске газету и маленькую упаковку медицинского пластыря. Ожидая, пока нерасторопный увалень в киоске отсчитает положенную сдачу, заглянул ему через плечо и сквозь стеклянную заднюю стенку газетного киоска увидел лифты для обслуживающего персонала. В тот самый момент двери одного открылись, и в холл вышли три смеющиеся, оживленно болтающие горничные. Все трое несли с собой сумочки, и Норман решил, что они отправляются на обеденный перерыв. Одну из них, среднюю, он где-то видел раньше — стройная, симпатичная, пушистые светлые волосы, — но не в отеле. Через секунду память подсказала, что блондинка какое-то время шла перед ним, когда он искал «Дочерей и сестер». Красные обтягивающие брючки. Соблазнительная маленькая попка.

— Пожалуйста, ваша сдача, — произнес продавец. Норман не глядя сунул мелочь в карман. Впрочем, он не смотрел и на горничных, прошествовавших мимо него, даже на ту, с соблазнительной попкой. Просто уложил случайно возникшее воспоминание на нужную полочку, не более — обычный рефлекс полицейского, колено, дергающееся без удара молоточка. Сознательная часть мозга сосредоточенно работала над одной-единственной мыслью: каким образом обнаружить Роуз, не выдав себя.

Он направлялся по холлу к выходу из отеля, когда его слуха достигли слова, настолько созвучные его размышлениям, что поначалу ему показалось, будто он произнес их сам: Эттингер-Пиер.