Маресьев

Темные верхушки гор, озаренные вспышкой слепящего огня, перевернулись. Александр услышал взрыв, но боли не почувствовал. Только и уловил взглядом это — перевернувшиеся горы и яркий сноп огня. Через несколько минут он открыл потяжелевшие веки и увидел небо, все усыпанное крупными звездами. Они то приближались, то вообще исчезали из виду. Александр лежал, распластавшись на твердой каменистой тропе, и медленно начинал осознавать, что с ним произошло. Он понял, что напоролся на мину. Потом попытался подняться, но острая боль прострелила ноги. Бузарову показалось, что звезды, висевшие над ним, посыпались сверху. На какие-то мгновения он потерял сознание. Очнувшись, пополз по тропе, оставляя за собой кровавую дорожку.

— Потом я снова потерял сознание, — сделал паузу в своем рассказе мой собеседник. — Да, точно потерял. Очнулся от того, что чьи-то сильные руки подхватили меня и понесли. Мелькнуло страшное предположение: душманы! Но тут же услышал мягкий голос нашего медика лейтенанта Петра Конюха: «Крепись, Саня!» Это сразу успокоило. Я даже начал говорить с Конюхом: «Ног, Петя, не чувствую. Какие-то они ватные…»

В лагере ему сделали перевязку, и оставшиеся до утра часы Бузаров провел в странном полузабытьи. Он то открывал глаза и затевал разговор с Конюхом, который неотлучно находился рядом, то проваливался куда-то в неизвестность.

На рассвете на позиции приземлился вызванный по рации вертолет. В натужном гуле винтокрылой машины сознание в очередной раз ускользнуло от Александра. И надолго. Он пришел в себя уже в госпитале. Увидел перед собой людей в белых халатах. Один из них, средних лет хирург, как-то виновато посмотрел на Александра. Затем отвел взгляд и с грустью сказал: «Прости, лейтенант».

Бузаров сначала не понял, почему хирург, старше его по возрасту и наверняка по званию, извиняется перед ним. Когда медики вышли, Александр приподнялся и с видом, с каким обычно что-то ищут, судорожно провел рукой по простыне, укрывавшей ноги. Там, где должна быть правая нога, он нащупал пустоту.

Только теперь Бузаров вполне осмыслил все, что произошло той трагической ночью на горной тропе. Он никогда больше не вернется к своим отважным ребятам, не повоюет с ними. Ему никогда больше не стоять в армейском строю, никогда! Теперь он инвалид, лишенный любимого дела, прикованный к месту, обуза в доме, лишний в жизни. И ничего уже нельзя изменить…

На глазах 23-летнего лейтенанта выступили слезы. Он не мог их сдержать. Тяжелые холодные капли катились по его бледному от тоски и боли лицу, и они ему были единственным облегчением. Так Александр плакал второй раз в жизни. А первый, когда у него, еще мальчишки, умерла мать…

На несколько недель после операции Александр ушел в себя. Не жаловался, не раздражался. Целые дни он неподвижно лежал на койке и в основном молчал. Днем еще лежать было сносно. Рядом разговаривали соседи, приходили врачи, медсестры. Кстати, они, как могли, поддерживали Бузарова. Не забывали его и боевые товарищи по службе на афганской земле — часто писали письма. А кто с оказией попадал в Ташкент, обязательно забегал хоть на десяток минут к нему в госпиталь.

Коротать ночи было куда труднее. Александр оставался один на один со своими мыслями. О чем только не думалось. За первые недели он, казалось, перетряхнул всю память, заглянул в каждый ее уголок. Вспоминал, как с ребятами играл в футбол, как ходил с ними в поход в горы, как, повзрослев, торопился на свидание к знакомой девчонке…

О многом передумал Александр в пору тех бессонных ночей. Но всегда сверлили голову и не давали покоя одни и те же вопросы: «Как жить дальше?», «Неужели ничего нельзя исправить?».

В один из дней в палате зашел разговор о таких людях, как Алексей Маресьев, офицеры-«афганцы» Валерий Гринчак, Валерий Бурков, Валерий Радчиков… Ведь они же вернулись в боевой строй. Им-то разрешили. У него, Александра, почти аналогичная ситуация. Значит, он тоже может возвратиться, надо только набраться мужества и победить недуг. Бузаров тогда твердо сказал себе: «Вернусь!»

Но Александр отдавал себе отчет и в том, что армии нужны здоровые, крепкие люди, а он инвалид. Он знал: предстоят труднейшие испытания и психологически готовился к ним.

После долгих месяцев наступил тот день, когда вместо костылей он встал на протез. Как это оказалось трудно сделать! Он ощутил резкую боль, пронзившую, кажется, каждую клеточку тела. С минуту постоял, вытер со лба выступившие холодные бисеринки пота. Потом шагнул. На втором шаге упал. Глухо застонал. Не столько от боли, сколько от бессилия. Рывком встал и снова беспомощно полетел на пол…

Теперь он каждый день учился заново вставать, учился заново ходить. Его шаги были сродни тем опасным шагам по горным заминированным тропам в глухих афганских ущельях.

Преодолевая адскую боль, Александр атаковал госпитальный коридор. Обессиленный, он с трудом добирался до койки. Отдыхал и опять отмерял трудные метры. Он побеждал недуг с одержимостью Настоящего человека — Алексея Маресьева.