Марфа окаянная

   — Береги себя, — крикнула Настя вслед и, выйдя за ворота, долго ещё провожала их глазами. «Росту одного, прямо брат и сестра», — подумалось ей. На сердце стало тоскливо и одиноко, тело вдруг заныло, как после тяжёлой физической работы, и Настя медленно, будто разом постарела на несколько лет, побрела через опустевший двор к терему.

Заморосил холодный редкий дождик.

   — Ко мне заглянем, а потом я тебя к Макарке отведу, — сказал Акимка.

Ольга не ответила. Она вдруг поняла, на что решилась. Виданное ли дело — от боярыни племянница бежит, как от ведьмаки какой! Ещё не поздно было отказаться от своего намерения, да и неизвестно ещё, спрячется ли она у Макарки, а если и спрячется, надёжно, надолго ли? Кто угодно может выдать её, и тогда... Что тогда будет, она заставила себя не думать, слишком страшной окажется кара высокой боярыни, лучше бы тогда и не спасал её Ваня, не выносил из огня. А если вернётся она сейчас назад?.. Всё равно затравит её Настасья, взаперти затомит, а то и яду подсыплет в питьё, с неё станется. Ольга представила злые холодные глаза тётки, и её пробрала дрожь.

«А вдруг и меня давно ищут дружинники Настасьины?» — подумала она с отчаянием, оглядываясь по сторонам.

На них с Акимкой, впрочем, никто не обращал внимания. У горожан после ночного пожара было полно своих забот. Повсюду стучали топоры, люди разгребали обгорелые брёвна, наскоро сооружая для себя временное жильё.

   — Ты вот чего, — сказал Акимка. — Что ты григорьевская, не говори никому. Спросит кто, отвечай, что сирота, в Новогороде от москвичей спасалась, а батька с мамкой померли.

   — Оно так и есть, и лгать не надо, — тихо вымолвила Ольга.

   — Ну и хорошо, — с нарочитой бодростью сказал Акимка, даже не задумываясь о неуместности своих слов. Но Ольга слишком была погружена в свои мысли, чтобы это заметить.

На подходе к своему двору Акимка замедлил шаг, наконец вовсе остановился и присвистнул. Действительно, минувшей ночью последствия пожара отчасти скрывала тьма, но сейчас ему воочию открылась бедственная картина их пепелища. Сгорело всё: изба, сенник, банька, даже заборчик вдоль улицы.

«Это ж сколько робить нать, чтоб к зиме крыша над головой была!..» — ахнул он про себя.

   — Акимка, стервец ты этакий! — закричал, увидев его, Захар. — Где по сию пору шатался? На Москву после полудни отбывай, а тебя нету!

   — Дак я ж у Борецких заночевал, — развёл Акимка руками.

   — А потом? One сами, чай, так не дрыхнут, как ты! Никита давеча проскакал, даже не остановился. И не взглянул.

   — А мать где? — спросил Акимка отца.

   — Козу пошла продавать. Куды ж нам козу в даль таку тащить! Узлы вон вяжи.

   — Этот, что ль, сын? — обратился к Захару явно нездешний человек, на которого Акимка поначалу не обратил внимания. На нём был суконный терлик, пошитый добротно, но без лишнего щегольства, и жёлтые сапоги с загнутыми носками, которые запачкала сажа. Видно было, что он находится на службе, и, судя по выговору, на службе московской.

   — Ну так я ж и баял тебе! — ответил Захар.

   — Что ты баял, это одно, а мне своими глазами удостовериться велено, чтоб дармоедов лишних не везти. И так уже телег не хватает.

Он расправил берестяной квадратик и отметил на нём костяным писалом новую чёрточку. Затем посмотрел на Ольгу.

   — Это тоже твоя?

Захар с удивлением взглянул на неё. Очумевший от всевозможных хлопот, навалившихся на него в одночасье, он также не сразу обратил на неё внимание и не сразу узнал Ольгу в простой одёже, хотя много дней подряд постоянно видел её во время работы на григорьевском дворе. Но прежде чем он успел признать её и что-то ответить, Акимка затараторил с горячностью:

   — Наша, наша! Это сеструха моя, Лушка! Лукерья!

Служивый отметил на бересте ещё одну чёрточку и, уже уходя, бросил Захару:

   — Не копошись долго, ждать не будем. И хламу-то много не бери, выброшу!

Он зашагал в сторону Торга.

Захар ошарашенно посмотрел на Ольгу, потом перевёл взгляд на сына, потом вновь на неё. Он не понимал ничего.

   — Захар, миленький, не погуби, — вымолвила Ольга слабым голосом и заплакала.

   — Акимка, чегой-то она? — спросил растерявшийся Захар и, рассердившись на себя за это, сердито топнул ногой: — А ну говори, стервец, что на сей раз натворил!

   — Да ничего не натворил, — ответил тот, решив, что лучше не оправдываться, а стоять на своём. — Её богатая Настасья хочет жизни лишить. Давеча живьём заперла и подожгла! Вот те крест! — Он с достоинством перекрестился.

   — Ну и ну! — пробормотал Захар. — Что злыдня она, то известно, но чтоб до такого додуматься... Да не врёт ли он? — обратился он к вздрагивающей Ольге.

   — Не-е-ет... — только и смогла она выговорить и от острой жалости к себе, от беспомощности и безнадёжности зарыдала горько, упав ему на грудь и уткнувшись лицом в продымлённый кожух кровельщика. Тот осторожно погладил её по голове. Платок вновь сбился, и Захар увидел испорченные огнём волосы.

   — Ну, ну, не горюй, — сказал он. — Раз дело такое, что ж, пособим. Не признал бы только кто из чужих.