Марфа окаянная

   — Спорить с тобой не хочу, — прошептал Иван Лукинич. — Не по мне забава сия, да и си лов нет. А раз уж пришла, послушай старика. Не стало боле в людях согласья. Ране за вольницу нашу, за Великий Новгород, каждый, что чёрный человек, что боярин, голову свою рад был положить, всяк гордился, что новогородец он, в бою вперёд вырваться норовил. А нынешнее ополчение как собирали? Понуканьем, угрозами да посулами. По доброй воле много ль пошло народу вольницу свою от великого князя Московского оборонять? То-то ж... Потому как вольницы нет давно...

Он зашёлся тихим сухим кашлем. Марфа Ивановна привстала, раздумывая, не позвать ли кого? Иван Лукинич жестом остановил её, дотянулся дрожащей рукой до чаши с отваром, отпил глоток. Прикрыл глаза, отдыхая. Затем вновь заговорил:

   — Житьим да чёрным людям вече ни к чему теперь стало. Кричи не кричи, а как Марфа Борецкая иль Настасья Григорьева решит, так и будет. Оборванцы на вечевой сход как на заработок идут. Ну да ты сама знашь... — Он глубоко вздохнул и поморщился от боли в груди. — Я ведь не об этом хотел молвить. Главное послушай теперь. Князь Иван не вдруг начнёт вотчины отымать у вас, сколько-то повременит, не управиться ему зараз со всеми землями новгородскими. И наместники во власть войдут не вдруг, тоже время пройдёт. Время-то и используйте. Силы копите, воев обучайте, распри свои оставьте до лучшей поры. Может, и удастся вольницу Великому Новгороду вернуть, гибели и позора избежать на радость потомкам. За это буду на небе Господа Бога молить, на земле уж не успею...

«А ведь он и в мыслях даже не допускает, что одолеем мы ныне великого князя!» — с изумлением думала Марфа, возвращаясь в свой терем на Великой улице. Ничто в Иване Лукиниче не походило на того степенного посадника, которого она знала всего несколько месяцев назад, кто сидел по её правую руку на шумных пирах, кто надеялся пресечь притязания великого князя Ивана Васильевича на Великий Новгород как на вековечную свою отчину.

Марфа была раздражена и сердита, забыла даже о жалости, которую испытывала к умирающему, готова была изругать его гневными словами. На сердце было неспокойно, тревожно. («Как бы не накаркал старый беды!») С тоской подумала о сыновьях. Как там Феденька с Митенькой? Здоровы ли? Живы ли?..

Глава девятая