Марфа окаянная

Тимофею стало чуть не по себе от Потанькнных страхов, он даже поёжился, несмотря на тёплую ночь.

   — Ты в Русе-то обзавёлся чем? — спросил Потанька, решив переменить разговор от греха подальше.

   — Сапоги Григорий-обозник выдал вон. — Тимофей кивнул себе на ноги. — В самую пору.

   — Сапоги это ладно. А сам-то добыл чего? Для семьи там, дочек?

   — Да будет ещё случай, надо полагать...

   — Ты время-то не теряй. На обозников надеяться неча, они-то свой случай не упустят, а ты ни с чем останешься. С чем к жене, к дочкам воротишься? Впредь сразу выбирай побогаче избу и шуруй тамо, пока не опередили.

   — Не могу я так, не привык, — негромко, будто оправдываясь, ответил Тимофей. — Ты вон, гляжу, не больно-то сам принарядился.

   — На меня не равняйсь, — зло сказал Потанька. — Я ворон вольный, сегодня здесь, завтра вёрст за сто отсель. Много мне не нать — коня да саблю...

Внезапно, не успев договорить, он вскочил, схватился за рукоять сабли, обнажил её и приставил лезвие к горлу маленького мужичка, неизвестно как появившегося вдруг здесь из тьмы. Мужичок оказался коростыньским мальчишкой. Он поскуливал от страха, боясь руку даже поднять, чтобы утереть слёзы.

   — Кто таков, зачем тут? — зашипел на него Потанька.

   — Коза ушла, — всхлипывал тот. — Козу ищу...

Тимофей усмехнулся, испытывая облегчение.

   — Тьфу! — сплюнул Потанька, опуская саблю. — Живо домой!

Он довольно ощутимо подтолкнул мальчишку каблуком под зад. Тот взвизгнул и припустил бегом прочь. Отбежав недалеко, остановился, постоял в тишине, затем кинулся в сторону от села и, огибая сторожу, побежал берегом в сторону Новгорода.

...Даниле Холмскому приснился великий князь. Иван Васильевич объезжал войско, подолгу останавливаясь перед каждым конным ратником. За ним следовал стремянный, держа шапку, полную денег. Оглядев воина с ног до головы, великий князь запускал руку в шапку и награждал того корабленником. Холмский ждал, когда и до него дойдёт очередь, испытывая непонятное волнение и трепет. Наконец Иван подъехал к нему, посмотрел в глаза и промолвил: «Этого не знаю». Холмский хотел возразить, напомнить, что он воевода великокняжеский, не из последних здесь людей, но язык присох к нёбу, а Иван Васильевич уже дарил золотую монету следующему ратнику. Тот покосился на воеводу и засмеялся злорадным смехом, очень знакомым Холмскому. Но как ни напрягал он память, имя смеющегося соскользало с языка.

Данило Дмитриевич проснулся от сердцебиения и сухости во рту. Неподалёку храпел тучный Фёдор Давыдович. Было ещё темно. Холмский дотянулся до кувшина с квасом и, приложившись губами к шершавому глиняному краю, отпил чуть не половину. Тяжело повернулся на правый бок и попытался заснуть снова.

В стане все спали беспробудно. Дремали боевые кони, изредка переступая стреноженными ногами по сочной траве и прядая ушами. На берегу, прислонившись друг к другу, заснули Жердяй с Тимохой, сменившие Потаньку и Тимофея. На востоке чуть посветлело, но появившаяся на горизонте полоса облаков будто пыталась нарочно отдалить рассвет.

Первая лодья, прошуршав днищем по илистому песку, ткнулась в травяной берег в десяти саженях от сторожи. Из лодьи выскочил новгородец, подбежал к Тимохе и полоснул его острым ножом по горлу. Тимохины глаза распахнулись, налились кровью, он захрипел и съехал судорожной спиной с берёзового ствола, прислонившись к которому спал себе на смерть. Проснувшийся Жердяй разевал рот, пытаясь закричать, но лишь шипел от ужаса. Второй новгородец заткнул ему рот ладонью и всадил в живот короткий меч.

Из лодьи тихо и быстро выбирались на берег ратники. Носы других лодей тут и там въезжали в траву. Новгородцы, косясь на убитых, вынимали из-за поясов топоры, обнажали мечи и ножи.

Далее возникла заминка. Лодья, на которой плыл воевода судовой рати Илейка Хват, из житьих Плотницкого конца, дала-таки течь и запаздывала. Светало, ждать дальше сделалось опасно. Было два пути: либо отплыть от берега и дожидаться, когда подойдёт отборный владычный полк, либо самим ударить москвичей, застав их врасплох. Уже хорошо различимые в рассветной дымке кони не пугали количеством, казалось, можно управиться с не ждущими нападения и даже не проснувшимися ещё московскими всадниками своими силами. Мальчонка из местных (он, чтобы предупредить, камни кидал с берега в проходившие мимо лодьи и тем обратил наконец на себя внимание) говорил, что много их, да ведь у страха глаза велики.

Посовещавшись вполголоса, решили напасть, отправив, тем не менее, гонцов к владычным воям, чтоб поторопились на всякий случай. Выстраиваться в боевой порядок не стали, не было ни навыка, ни времени на это. Сгрудились вокруг нового вожака, выявляющегося всегда стихийно, когда в нём возникает нужда. Многие не знали даже имени его. Тот перекрестился и махнул рукой.