Марфа-посадница

Вы туры, туры, вы малы детоцки,
Да уж вы два тура, братцы, златорогая,
Мати у вас турица златошерстная!
Уж вы где вы, туры, были, где вы побыли,
Да уж вы где были, да кого видели?
Уж мы были, туры, да на синём мори,
Приплывали ко бережку прикрутому.
Во синем-то мори воды да напивалися,
В зеленых-то лужочках травы наедалися.
Уж мы были во Шахове, во Ляхове,
Белорусскую землю о-полночь прошли,
Ко белой заре пришли в стольный Киев-град.
Уж мы видели, туры, да диво дивное,
Да уж мы видели, туры, чудо чудное:
Уж мы видели стену городовую,
Да уж мы видели башню да наугольную,
Как из той стены из городовыя,
Да из той башни да наугольныя,
Выходила там девица душа-красная,
У ней русая коса да до пояса,
У ней ясные очи, как у сокола,
Черны брови у ней, как два соболя,
Лицо бело, щеки, как две маковицы,
Выносила она книгу Евангелие,
Хоронила она книгу во сыру землю.
Сама плакала над книгой, уливалася:
Не бывать тебе, книга, на святой Руси,
Не видать тебе, книга, свету белого,
Свету белого да солнца красного,
Зори утренной, поздно-вечерние.
Воспроговорит турам родна матушка,
Мати-турица да златошерстая:
- Вы туры, туры, да малы детоцки,
Да уж вы глупые туры, неразумные!
Там не башня стояла наугольная,
Не стена ли там стояла городовая -
А стояла там церковь соборная,
Кругом церкви ограда белокаменна.
Не девица выходила, душа-красная,
Да не книгу выносила, Евангелие -
Выходила запрестольна Богородица,
Выносила она веру христианскую,
Хоронила она веру во сыру землю,
Сама плакала над верой, уливалася:
Не бывать тебе, вера, на святой Руси,
Не видать тебе, вера, свету белого,
Света белого да солнца красного,
Что ни утренной зори, да ни вечерние!
Она чует невзгодушку немалую.
Подымает Идолищо четырнадцать голов,
Хочет сбить-спалить стольный Киев-град.
Пресвятую Богородицу на огонь спустить!
Ах вы дети мои, дети милые,
Заступите вы за стольный Киев-град
И за мать пресвятую Богородицу!

Слепой певец смолк, перебирая струны.

- Туры вы, туры, малы деточки, охо-хо! - раздумчиво повторил Яков Царевищев, забирая в горсти лицо (он сидел, уставя локти в стол и опустив чело на руки) и сильно проводя ладонями по задубелым щекам и колючей проволочной бороде. - Охо-хо-хо! - повторил он, крепко обжимая бороду. - Како помыслим, купцы!

Певец, приняв предложенную чару и ощутив в руке тяжесть дорогого металла, поклонился невидимому для него собранию и заковылял к выходу из гридни. Один из молодцов, провожавших гусляра, подал слепцу его торбу, до отказа набитую снедью - Иваньское братство не мельчилось.

- Задал ты нам загадку, Марко, со своим гусляром, - пасмурно пошутил Павел Баженов. - Туры-ти уж не Борецкие ли? Поди, Митрий Исакович с Федором? Тот-то прямой тур!

- Вот и гляди в оба, как бы веру не продали православную в Шахов-то да в Ляхов! - с провизгом выкрикнул Есиф Костка, по прозвищу Козел, ярый сутяжник, сухопарый и злющий, вечный поперечник во всяком деле - такие есть в каждом братстве купеческом, никуда от них не денешься.

Марко молча посмеивался в бороду.

- Марфа Ивановна будет, а, Марк Панфилыч?

- Будет, обещала.

- Должна быть!

- Борецкому Дмитрию Иван, слышь, боярство пожаловал? Верно ли?

- Верно.

- Смотри-ко!

- Опять бы нам в накладе не остатьце!