Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете

Нашелся пятновыводитель, я занес было руку над некогда чистой голубой шерстью, но — передумал; костюм дипломатической почтой улетит на опознание, его предъявят Яше — и тот по кляксам соусов, по грязи поймет: в такой одежде друг его на Беговой не появится, друг его давно уже разорвал все связи с Аней и Маргаритой, и сестры уже недосягаемы для ЦРУ.

Диана сморщилась, рассматривая костюм; судьба его была ей неизвестна, ею ведь играли втемную, зато я подумал о своих причудах. Отрез голубой индийской шерсти покупал в ГУМе, остатком, метр восемьдесят в нем, а портной настаивал, на мой рост и полноту должно пойти метр девяносто. Я же уперся: шить только из этого. И сшили: пиджак слегка укорочен и притален, брюки без манжетов. Думал: поношу годика два — и хватит, хорошенького помаленьку, как говорится. А теперь вот — чего только костюм этот не насмотрелся и не наслышался! И впереди — такие смотрины, такие дискуссии!

— В химчистку? — неуверенно предположила Диана.

Она, костюм прихватив, помчалась на студию получать дальнейшие инструкции из Ленинграда. Театр отменялся, пошли на последний проверочный пункт, явку с прошлым. Диана искала у метро “Павелецкая” какой-то музей — для того лишь, чтоб проголодаться, растерянно оглядеться и спросить, нет ли рядом столовой, кафе, забегаловки или…

И я, мошенник, мучительно морщил лоб, крутил шеей, лицедействовал — чтоб наконец-то вспомнить.

— Идем! В бастион советской власти! Райком за углом.

Да, тот самый райком КПСС. Диана замедлила шаги, увидев милиционера, но того приставили к лестнице на второй этаж, и он мазнул по нам равнодушными глазами. А мы спустились в полуподвал, едоки на людей из партаппарата не походили, что некогда удивило Яшу; до него, правда, быстро дошло: столовая должна приносить прибыль, потому и пускали в нее всех беспартийных вплоть до отъявленных алкашей с умением держаться на ногах. Очень, очень нашим, русским показалась ему эта свобода, это допущение низов в места приема пищи окрестными богами. Я уж не стал ему говорить, что истинным хозяевам, секретарям райкома, здесь не место, им на второй этаж официантки подают обеды.

Диана, если ей верить, училась в Ленинградском институте театра и кино, вдоволь набегалась по разным присутственным местам, всего нагляделась, но распитие на троих принесенной бутылки в столовой райкома КПСС — это уж показалось ей чрезмерным, хотя, я уверил ее, алкаши куда угодно проникнут. Диана как-то нервно рассмеялась, потом приступила к расспросам: с кем я был здесь и когда. Удовлетворилась, еще раз выразила удивление: кормили-то — ой как неплохо!

Две недели отдавались мы с нею Москве, а уже наступил август; я был так благодарен этой женщине; мошенник есть мошенник: и сумочку ее прощупал, и паспорт изучил, и временный пропуск на “Мосфильм”. Рассчитывал пожить еще на Дорогомиловке две недели, привык я к Диане, со щемящим чувством ставил пластинку “Наш уголок нам никогда не тесен”. Потому рассчитывал еще на двухнедельную любовь, что хозяину Дианы надо ведь поставить точку, завершить операцию, уследить за моими передвижениями 15 августа, чтоб уж полностью увериться: да, это он, тот самый.

Но что-то изменилось, Диана прибежала с “Мосфильма” и стала собираться: пора в Ленинград! Мне же, сказала, можно в квартире этой остаться, она снята до сентября. “Ну, не хочешь — так не надо…” Да и сама понимала: человек без единого документа в чужой квартире — эдак я 15 августа в Некрасовской библиотеке не появлюсь! Чемодан, кофр, такси — на перроне мы расцеловались, она сунула мне в карман свой ленинградский телефон и квитанцию химчистки.

Грустное было прощание… “Вот я тебя и полюбила…” А глаза всматриваются, что-то ищут во мне.

Срок выдачи заказа приблизился, квитанция протянута, костюм на плечиках принесен — не мой, не голубой, — новенький, на шелковом шнурке свисало нечто, на инженерном языке называемое сертификатом качества. Как пояснили мне — купленный (чек прилагался) костюм всего-то разглаживался. Значит, обратная, после опознания, пересылка голубого костюма в Москву показалась кое-кому занятием рискованным.

Мошенничество стало выпариваться из меня еще на платформе Ленинградского вокзала, остатки его я принес все-таки в химчистку, потому что сперва отказался от костюма, а затем взял, прикинув, какая куча бумаг испишется химчисткой, не принимавшей никакого голубого костюма. Да и ходить-то мне было не в чем, износился.