Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Когда туберкулез Карла перешел в последнюю стадию, вожди заговора приготовились захватить замок Сен-Жермен, чтобы навязать кандидатуру Алансона в качестве короля. Выступление было назначено в ночь на масленицу (22–23 февраля 1574 г.). В результате бездарности, неорганизованности, плохой координации действий руководителей войска подошли раньше, чем ожидалось, посеяв панику в лагере заговорщиков. «Богу было угодно, — пишет Маргарита, — чтобы Ла Моль открыл заговор королеве моей матери». Возможно, за божественным вмешательством здесь, как и в других местах «Мемуаров», скрывается ее собственное посредничество. В самом деле, не исключено, что она в смякшим попыталась прибегнуть к тактике, которая в какой-то мере оправдала себя в первый раз — и в таком случае можно допустить, что она была не в курсе всего задуманного. Но «Сен-Жерменский страх» отличался от «Суассонского дела». На сей раз Карл был при смерти, и шпионы Екатерины, несомненно, лучше Ла Моля выявили размах преобразований, какие готовились на территории Франции. С другой стороны, совсем неявнее появление нескольких антимонархических памфлетов говорило слабости власти. Поэтому Екатерина взяла дело в свои руки и решила немедленно возвращаться в Париж. «Мы вынуждены были отбыть в два часа после полуночи […]. Королева моя мать пригласила в свою карету моего брата и короля моего мужа и обращалась с ними намного мягче, чем прежде». Что до Карла IX, он остался один со своими швейцарцами к Сен-Жермене — несомненное доказательство, что Корона не чувствовала себя в реальной опасности, — и выехал только следующим утром[115]. Он провел несколько дней вместе с принцами в отеле Рец, в предместье Сент-Оноре, а потом поселился в Венсеннском замке.

Новый месяц выдался одним из самых тревожных. Герцог Алансонский на допросах признался во всем, рассчитывая тем самым добиться прощения для себя и снисходительности к сообщникам[116]; король Наварры был более сдержан. Хотя охрану обоих принцев усилили, всерьез их не стеснили в действиях, поскольку тогда они были, как напомнит д'Обинье, «пленниками без видимости плена»[117]. Они даже довольно легко могли заниматься своими делами, которые тогда носили одно и тоже имя — Шарлотта де Бон, баронесса де Сов, фрейлина королевы-матери, в которую зять и шурин влюбились почти одновременно… Екатерина, которая, конечно, сама устроила это всё и уже сочла, что заговор потерпел полное поражение, позволила Конде выехать в его губернаторство Пикардию и возобновила переговоры с герцогом де Монморанси, потребовав его возвращения ко двору. Но механизм, запущенный заговорщиками, не остановился: 11 марта в Нормандии высадился Монтгомери, восстала Ла-Рошель, волнения охватили и другие провинции. Принцы снова попытались бежать, и на сей раз их просто-напросто арестовали. Их заставили на месте подписать краткое публичное заявление — один и тот же текст для обоих, — в котором они отмежевывались от зачинщиков смут[118]. Но от них ждали более пространных и искренних объяснений. «Было принято решение, — пишет Маргарита, — послать специальных уполномоченных Парижского парламента, чтобы выслушать объяснения моего брата и короля моего мужа. Рядом с моим мужем не было никого, кто мог бы ему дать нужный совет, и он попросил меня письменно изложить, что ему надлежит ответить, причем так, чтобы сказанное не нанесло вред ни ему самому, ни кому другому». Что касается сообщников, королева-мать велела всех арестовать, включая Монморанси, который по ее требованию вернулся ко двору, а также Руджиери, хоть он и был ее собственным астрологом, — но прежде всего Ла Моля и Коконнаса. Наконец, на театре военных действий Екатерина приказала нескольким армиям тронуться с места, в частности, армии Матиньона, которой она поручила остановить продвижение отрядов Монтгомери.

Маргариту эта буря не задела — во всяком случае формально. Как и герцогиню Неверскую, ее защищал статус супруги, который не делал этих женщин главами домов, в отличие от великих вдов, которых в критические периоды XVI в. часто арестовывали; ее защищала и симпатия со стороны Карла IX. Однако она чувствовала себя полностью ответственной за дело брата и супруга, как показывает первый более или менее длинный текст из написанных ею, который дошел до нас, — «Оправдательная записка Генриха де Бурбона», которую она составила за несколько дней и представила двору 13 апреля[119]. Это защитительная речь минут на пятнадцать, адресованная королеве-матери (Карл был слишком болен, чтобы присутствовать на процессе) и содержащая тщательно отобранный хронологический перечень фактов со времен детства принца до самого его ареста; она должна была создать впечатление неуклонной верности Наваррского дома французской короне — верности, которая то и дело сталкивалась с недоброжелательством, с тем, что предпочтение всегда оказывали Гизам.