Мари Галант. Книга 2

– Черт возьми! – вскрикнул Лефор, дружески обнимая Лагарена. – Это самый счастливый день моей жизни! А мне есть с чем сравнить: ведь я был принят его величеством и его высокопреосвященством! Если угодно, этот день мы отметим послезавтра, двадцать пятого августа, в день святого Людовика, в знак уважения к нашему доброму и славному монарху!

На губах Лефора мелькнула таинственная улыбка.

– Обещаю, что если эта дата останется в моей памяти, то и вы не скоро забудете этот день!.. Я задумал небольшой праздник, – прибавил он, потирая руки, – но больше пока ничего не скажу!

Мари забросала его вопросами, но Лефор отказался отвечать. В это время негритянки доложили, что ужин готов.

– Полагаю, вы еще не ужинали, – сказала Мари, – и не откажетесь разделить с нами трапезу!

– Разумеется! – кивнул Лефор. – А потом, мадам, я попрошу вашего внимания.

* * *

Лефору пришлось поведать о своем пребывании в Париже, о приеме при дворе и у кардинала. Он показал королевские грамоты, подаренную шпагу. Рассказывал он так, словно все это произошло с кем-то другим; ему и самому до сих пор не верилось, что случай сослужил ему такую службу.

Но вот ужин подошел к концу, сотрапезники вышли из-за стола и расселись в большой гостиной, Мари – на банкетке, а Лефор, Байярдель и Лагарен – вокруг нее, в креслах.

Флибустьер вынул трубку, размял табак, пригласил товарищей последовать его примеру и прикурил от свечи.

– Ваше высокопревосходительство! – вдруг объявил он совсем другим тоном. – Имею честь вам сообщить, что отец Фейе прибудет на днях с посланием короля, утверждающим вас в должности генерал-губернатора Мартиники вплоть до прибытия вашего деверя Водрока, который будет править островом до достижения юным Жаком совершеннолетия. Однако я не думаю, что следует непременно дожидаться прибытия святого отца, чтобы наказать предателей, виновных в бунте. Каждый должен получить по заслугам. Вы знаете виновных лучше меня. Скажите, как с ними поступить.

– Капитан! Вчера я подписала письмо, в котором обещала испросить у его величества прощение для всех преступников, – призналась Мари. – Хотя предатели и клятвопреступники принесли мне немало страданий, я не хочу нарушать данного слова.

– Как?! – растерялся флибустьер. – Вы намерены помиловать виновных?

– Я обещала! И сделаю, как сказала, а король пусть судит и выносит решение.

Лефор изобразил изумление и обернулся к Байярделю, призывая его в свидетели:

– Знаете, дружище, я ни о чем не жалею. Один мой друг говаривал: дохлый кот не мяукает… Я вот знаю двух негодяев, которым его величество уже не поможет.

– Что вы хотите этим сказать? – вскинулась Мари, не смея верить своей догадке.

– Я знаю, что было бы лучше спросить вашего мнения, прежде чем действовать, – скромно промолвил искатель приключений, – однако случается порой так, что гнев берет верх над моей волей. Весьма сожалею, но час назад я приказал повесить сеньора Босолея, а сеньору Сигали прострелил башку.

Мари ужаснулась тому, что Лефор говорит об этом невозмутимо и ничуть не смущаясь. Уж не ослышалась ли она? Мари уточнила:

– Вы хотите сказать, что убили их обоих?

– Да, мадам, я же торопился! Будь у меня больше времени, я разделался бы и с Мерри Рулзом, но подумал: «Трое этих мерзавцев знают, где прячется Пленвиль, но не хотят признаться. Если я повешу двоих, третий испугается и все скажет». Только по этой причине я и пощадил майора.

Она была настолько подавлена, что не могла вымолвить ни слова. Скорая расправа Лефора ее пугала и напоминала резню в форте Сен-Пьер, происходившую несколькими годами раньше.

– Однако теперь я жалею, черт побери, – продолжал Лефор, – что не задержался. Зря я помиловал Мерри Рулза. Я уверен, что вы меня попросите оставить его в живых.

Мари посмотрела Лефору в глаза и сказала спокойно и твердо:

– Да!

Флибустьер так и взвился. Он не ожидал такого человеколюбия от женщины, много страдавшей по вине этого человека. Он лишь покачал головой с расстроенным видом.

– Послушайте, капитан! Вы должны меня понять, – продолжала Мари. – Майор очень виноват передо мной. Он признал свои ошибки. И попросил прощения. И сделал это в то время, когда повсюду на этом острове были готовы вспыхнуть костры, на которых многие хотели бы видеть меня… Для всех колонистов я была самой презренной женщиной. А Мерри Рулз пришел в тюрьму и предложил дать мне свое имя, чтобы меня обелить, вернуть мне честь. Разумеется, он рисковал при этом не только честным именем, но и жизнью: ведь Пленвиль никогда бы ему этого не простил… Рулз единственный человек, проявивший по отношению ко мне милосердие: в тюрьму в Ле-Прешере он принес еду, одежду, так как с меня все сорвали, когда вели по форту. Он позаботился о тысяче мелочей, цену которым знает только женщина…

Она на мгновение остановилась, собираясь с мыслями, словно вновь переживала страшные минуты. Наконец продолжала:

– Что вы с ним сделали, капитан?

Лефор опустил голову:

– Приказал заковать в кандалы и запереть в темнице, где сидел капитан Байярдель.