Мари

После ужина хеер Марэ пригласил отца и меня побеседовать в гостиной. После некоторого раздумья, или мне это только показалось, он сказал мывшей посуду дочери, с которой мне еще не посчастливилось поговорить, следовать за нами.

Когда все уселись и мы, мужчины, раскурили трубки, хотя сознание того, что последует, отбило у меня вкус к курению, Марэ заговорил по-английски: этот язык он до некоторой степени знал. Он сделал это в угоду моему отцу, который считал делом чести не понимать по-голландски, хотя, бывало, он отвечал Марэ на этом языке, когда тот делал вид, что не понимает по-английски.

Ко мне он обращался по-голландски, а к Мари — по-французски. Это был ужасно курьезный и, так сказать, полиглотский разговор.

— Слушай, Аллан, — сказал он, — и ты, Мари, я услышал касающуюся вас историю, хоть я никогда и не давал вам разрешения на «опсит» (согласно бурскому обычаю посиделки помолвленных ночью со свечами), а вы завели друг с другом любовь.

— Это правда, минхеер, — сказал я, — только я ожидал подходящего случая поставить вас в известность, что мы дали друг другу слово жениться, причем это произошло, когда кафры напали на этот дом.

— Всемогущий! Аллан, странное время вы выбрали, — ответил Марэ, потянув себя за бороду, — ведь слово, данное в крови, должно и завершиться кровью…

— Глупое суеверие, с которым я не могу согласиться, — вмешался мой отец.

— Может быть, и так, — ответил я. — Но об этом знает один лишь Бог. А я знаю, что мы дали слово друг другу, когда думали, что умрем, и мы будем держать это слово, пока смерть не придет за нами.

— Да, мой отец, — добавила Мари, наклонившись над столом, опершись подбородком на руку, а ее черные, как у антилопы, глаза смотрели ему прямо в лицо. — Да, мой отец, это именно так, как уже я говорила тебе.

— А я повторяю тебе, Мари, что это не может осуществиться, — повысил голос Марэ, ударив кулаком по столу. — Я ничего не могу сказать против тебя, Аллан, я уважаю тебя, действительно, и ты сослужил мне огромную службу, но это невозможно…

— Почему невозможно, минхеер? — спросил я.

— По трем причинам, Аллан, каждая из которых решающая. Ты — англичанин, а я не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за англичанина… Это первая причина. Ты беден, что не компрометирует тебя, но с тех пор, как я разорен, моя дочь не может выйти замуж за бедного человека… Это вторая причина. Ты живешь здесь, а мы с дочерью уезжаем отсюда, таким образом не можешь жениться на ней… И это третья причина, — и он замолчал.

— А нет ли и четвертой, — спросил я, — которая является истинной причиной? Именно, что вы желаете выдать свою дочь за кого-либо другого?

— Да, Аллан, раз уж ты принуждаешь меня к этому, имеется и четвертая причина. Я обручил мою дочь с ее двоюродным братом, Эрнандо Перейрой, человеком с состоянием и в зрелом возрасте; не мальчиком, а мужчиной; имеющим собственную точку зрения и могущим содержать жену.

— Я понимаю, — ответил я спокойно, хотя в моем сердце бушевал настоящий ад. — Но… скажите мне, минхеер, обручилась ли лично Мари, или, быть может, она ответит собственными губами на этот мой вопрос.

— Да, Аллан, — спокойно вмешалась Мари, — я обручилась лично: с тобой и ни с каким другим мужчиной.

— Вы слышали, минхеер? — обратился я к Марэ.

Как обычно, он легко пришел в возбуждение. Он неистовствовал, спорил, ругал нас обоих. Он говорил, что никогда не разрешит этого, что скорее увидит свою дочь в могиле. Что я злоупотребил его доверием и осквернил его гостеприимство, что он застрелит меня, если я близко подойду к его девочке. Что она еще несовершеннолетняя и по закону только он может распоряжаться ее брачными делами. Что она должна сопровождать его во время переезда, чего, конечно, не смогу сделать я, и еще много другого в этом роде…

Когда, наконец, он утомился и ударил своей любимой трубкой по столу, заговорила Мари:

— Отец мой, ты знаешь, что я тебя горячо люблю, ибо после смерти моей матери мы являлись всем друг для друга, не так ли?

— Конечно, Мари, ты — моя жизнь и даже больше чем жизнь!

— Очень хорошо, отец. И поскольку дело обстоит именно так, я признаю твою власть надо мной, что подтверждается и законом. Я допускаю, что ты имеешь право запретить мне выйти замуж за Аллана, и, поскольку я еще несовершеннолетняя, я не выйду за него из-за моего долга по отношению к тебе. Но, — она поднялась и посмотрела ему прямо в глаза, и какой величественной в этот момент была она в своей простой силе и полной грации юности! — имеется одно обстоятельство, отец мой, которое я не признаю… — твое право заставить меня выйти замуж за другого мужчину. Как женщина со своей сильной волей, я отвергаю это право! И как бы мне ни было больно, отец мой, я отказываю тебе во всем, и если ты будешь настаивать, я умру… Я здесь отдала себя Аллану на добро и зло и, если не смогу выйти за него замуж, то уйду в могилу невенчанной. Если мои слова причиняют тебе боль, я умоляю простить меня, но в то же время помнить, что они являются моими словами, которые не могут быть изменены!