Мариенбад

От меня, твоей верной жены Перл Ямайкер

9. Шлойма Курлендвр с Налевок в Варшаве – своей жене Бейльце Курлендер в Мариенбад

Моей дорогой супруге госпоже Бейльце, да здравствует она!

Твое письмо о том, что ты благополучно приехала в Мариенбад, я получил. Слава богу, что ты вырвалась из этого проклятого Берлина с Вертгеймерами, с прощелыгами, со старыми холостяками и прочими шутами гороховыми, счастливо перебралась через границу и благополучно добралась до Мариенбада. Чудеса да и только! Все ездят в Мариенбад, но ни с кем не случаются такие истории, как с тобой. Во-первых, для чего тебе понадобилось ехать в третьем классе? Ты говоришь, что виноват во всем я. Не понимаю, как ты можешь так говорить, когда я тебе чуть не тысячу раз наказывал, чтобы ты не жалела денег для себя. Если я иной раз и жалуюсь на то, что уходят лишние деньги, то только в том случае, когда их тратят на ветер, черт знает на что, на тряпки. Но когда речь идет о здоровье, деньги для меня никакой роли не играют! Доказательство: ведь я же перед отъездом, на вокзале в Варшаве, чуть ли не силой навязал тебе лишнюю сотню рублей, еле уговорил тебя взять ее. Как же ты можешь жаловаться, будто я жалею для тебя лишний грош или чересчур присматриваюсь к счетам? Ты отлично знаешь, дорогая Бейльця, как дорого мне твое здоровье, ты знаешь, что я не смотрю ни на что – платят квартиранты или нет, строюсь я или не строюсь, – то, что тебе требуется, всегда есть и, даст Бог, будет. И еще должен тебе сказать, дорогая Бейльця, что ни в чем я тебя не подозреваю, я целиком доверяю тебе с первого часа, когда я тебя впервые увидел. Я знаю, что все эти ухажеры, прощелыги, шарлатаны, которые увиваются вокруг тебя и здесь, в Варшаве (помнишь, в прошлом году в Фаленице?), и в Берлине, и в дороге, и в Мариенбаде, все, что сохнут и дохнут по тебе, должны меня волновать как прошлогодний снег. Я знаю, что и тебе в высокой степени наплевать на них, потому что ты безупречно чистая душа и верна своему мужу, которому ты предана, и знаешь также, что он тебе предан душой и телом. Поэтому не подозревай, что я могу о тебе дурно подумать. Поверь мне, я отлично понимаю, что шарлатан, который имел наглость поцеловать руку чужой жене, этим нисколько не унизил тебя, как не повредил тебе тот болван в Фаленице, который мне признался, что подыхает по тебе… Конечно, был бы я с тобой, я бы с этим лодзинским вояжером от трех фабрик поступил иначе: я бы ему переломал все кости, так что черт бы его побрал. Я бы научил его, как надо себя вести с замужними женщинами. Я, право, удивляюсь тебе, почему ты не позвала кондуктора и не приказала вытурить этого нахала ко всем чертям! Как ты могла допустить, чтобы такой наглец еще помогал тебе выгрузить багаж из вагона, когда ты приехала на место? Или, к примеру, как ты могла позволить, чтобы такой тип, как этот старый холостяк в Берлине, после того что он так откровенно тебе наговорил на Фридрихштрассе, еще подносил тебе цветы на вокзале? У меня такой наглец получил бы цветами по поганой роже! Кто он тебе, чтобы подносить подарки, букеты? Есть у нас поговорка: «Как человек себя соблюдает, так и Бог ему помогает». Я не хочу тебя этим, упаси бог, обидеть. Я хочу только сказать, что человек должен держать себя в строгости, оберегая свою честь, не допускать таких скандалов: не посмел бы шарлатан, как тот, что из Лодзи, набраться нахальства и целовать тебе руку, да еще в вагоне, у всех на глазах! Слава богу, что не было при этом никого из варшавян с Налевок, и хорошо ты сделала, что не сказала им своего имени, – пусть эти собаки не знают, кто ты такая. Однако все это вещи, которым я не придаю значения. Но прошу тебя, пусть это останется между нами – ни одна душа не должна знать, о чем я тебе пишу. Это святая тайна. Я поклялся, что тебе ни слова не напишу об этом. А дело вот в чем.