Марий и Сулла. Книга вторая

— А голова? — хрипло спросил Марий, когда входил Мульвий.

— Вот она!

Марий взял отрубленную голову, с которой капала кровь, и смотрел на нее с торжествующей улыбкою.

— Вот где нам суждено было богами встретиться! — захохотал он. — Много лет назад ты обозвал меня, плебея, дерьмом, а теперь и я скажу тебе: «Ты, патриций, дерьмо и с дерьмом сгниешь». Центурион! Тело и голову бросить в нечистоты!

И, обернувшись, взглянул на Мульвия:

— Зачем пришел?

— Цинна передал Серторию отряд Немезиды и твоих бардиэев…

— Лжешь! — крикнул Марий, и его жирная шея налилась кровью.

— Клянусь Немезидой!

Марий оглядел собеседников бешеными глазами.

— Люций Корнелий! Прошу тебя ко мне…

Голос его прокатился по атриуму, заставив всех насторожиться. И когда Цинна в сопровождении Фимбрии, вышел из таблинума, Марий закричал:

— Что это значит, Люцнй Корнелий? Почему ты передал моих бардиэев Серторию?

Цинна, сильно подвыпивший, а потому более дерзкий и задорный, чем обыкновенно, сказал:

— Это значит… это значит, что так нужно…

— Люций! Разве бардиэи — не мои сателлиты?

— Я тебе дам других…

— Нет! Ты не посоветовался со мною, омрачил нашу старую дружбу. Ты…

— Я консул, дорогой Гай, и нахожу, что в республике больше не осталось тел, которые должно дырявить копьями… Скоро наступит Saturnia regna, [10]и жизнь станет иной… Ты любишь детей, они называют тебя дедушкой, и не для них ли ты хочешь создать светлую жизнь? А если так, то пусть новую жизнь не омрачат больше убийства невинных.

Марий глубоко вздохнул, седые волосы его зашевелились. Да, он любил детей. Нередко на площадях он, старый, грузный, принимал участие в их играх, и тогда лицо его светилось смехом, а глаза юношески сверкали.

 — Пусть боги воздадут нам за наше человеколюбие, — улыбнулся Марий.

Цинна захохотал.

— Человеколюбие? Ха-ха-ха! Слышишь, Фимбрия? Оно известно всей Италии… Впрочем, ты прав. Во имя человеколюбия совершили мы страшное кровопускание римским оптиматам, ибо опасались, как бы полнокровие не привело их к удару. Сенат сильно поредел благодаря нашим заботам, и мы, с помощью богов, пополним его…Обдумай, кого из достойнейших хочешь ты выставить кандидатом, прикажи скрибам составить списки.

Марий задумался.

— А всё же я прошу тебя, Люций, оставь мне моих бардиэев…

— Если ты настаиваешь, пусть будет так. Но помни: насилия нужно прекратить…

— Конечно, тем более, что я согласен с тобою…

А сам подумал: «Он слеп, еще не все оптиматы истреблены, и не я буду Гай Марий, если не уничтожу злодеев».

Цинна отвернулся, заговорил о чем-то с Карбоном, но Марий перебил их:

— Еще одно слово, Люций! А как же отряд Немезиды?

— Он останется в ведении Сертория.

— Почему? Вот начальник отряда Мульвий, которого ты ценишь…

Цинна быстро взглянул на Мульвия:

— Привет тебе! Рад, что ты пришел. Подчиняйся Серторию и полюби его. Это лучший борец за дело угнетенных…

Мульвий замолчал. В его сердце росло недовольство к вождю-консулу, который казался ему недальновидным.

«Разве Серторий не мягкий, слабовольный человек? Он испортит всё дело, на которое ушло столько трудов и сил, и мы станем легкой добычей Суллы…»

А Цинна, как бы угадывая его мысли, прибавил:

— Ты не предполагаешь, какой душевной силой, непреклонной волей и храбростью наделили боги этого мужа!

XXIV

Тукция сидела на ложе и бранила рабыню за опоздание.

Невольница должна была будить госпожу чуть свет, приготовлять для нее лаватрину, причесывать, одевать, потом убирать ложе и подметать кубикулюм.

Выйдя по настоянию Суллы замуж за Ойнея, она не испытала радостей супружеской жизни: грек оказался человеком хитрым и жадным, но слабовольным, и она с первых дней подчинила его себе.

Вначале ее радовало освобождение от постыдного ремесла, одна мысль о котором угнетала день и ночь, а потом, став хозяйкой, Тукция загрустила. Патриций, вытащивший ее из грязи, не приходил, а образ его стоял перед глазами. Она ожидала, что он будет гостем на ее свадьбе, и внимание, уделенное ей, бывшей блуднице, возвысит ее в глазах присутствующих. А он так и не явился.

Подчинив себе Ойнея, Тукция прибрала к рукам всё хозяйство: пища для блудниц готовилась под ее наблюдением, одежды она закупала сама, а плату с гостей хотя и получал муж, однако он должен был давать ей точный отчет.

Она имела рабов, приобрела лектику, безделушки, драгоценности и появлялась на улицах свежая (опытный глаз мог бы заметить притирания и румяна), веселая, окруженная толпой блестящих бездельников. Но это не удовлетворяло ее.

Кровавые дни господства Суллы, а затем Цинны и Мария не отразились на ней. Она не понимала, чего хотят эти мужи, за что борются; но одно было ясно: гибнут люди.

Ойней был хитроумнее Тукции — знал, к чему стремятся Марий и Сулла, но подлая душа его искала извилистых троп, чтобы уцелеть. Когда Рим занимал Сулла, Ойней, чувствуя себя в силе, выдавал ему марианцев, пытавшихся укрыться в лупанаре или по соседству. А после захвата города Цинной принялся вылавливать сулланцев. Он сумел так ловно повести дело, что обе стороны считали его своим. Жадный, он старался заработать побольше (ему платили с головы), и это удавалось.