Мария

– Желе и вот еще одно блюдо делаю, – отвечала она, не переставая что-то молоть. – Если бы вы только знали, как я ждала вас.

– Потому что… приготовила столько вкусных вещей?

– Немного и поэтому. Погодите минутку, я умоюсь, тогда смогу вам руку подать, хотя это зря, ведь вы мне больше не друг…

Она болтала, отводя глаза, не то шутя, не то смущаясь, однако невольно приоткрывала в улыбке свои влажные мягкие губы, сверкая ослепительно белыми зубами; на щеках у нее играл нежный румянец, придающий несравненное очарование цвету лица метисок. Ее обнаженные красивые руки ходили ходуном над каменной ступкой, стройный стан изгибался, распущенные волосы падали на плечи, прикрывая сборки вышитой белой блузки. Встряхнув головой, она закинула волосы за спину, вымыла руки и, вытирая их о бедра, сказала:

– Вам нравится смотреть, как я мелю? Знали бы вы, – добавила она шепотом, – как меня заботы измололи. Говорила я, что очень ждала вас.

Саломе встала так, чтобы из комнаты ее не было видно, и, протянув мне руку, сказала:

– Если бы вы не пропадали целый месяц, могли бы мне оказать большую услугу. Взгляните, где там мои тайта? [39]

– Никого там нету. Но не могу ли я сейчас оказать тебе эту услугу?

– Теперь – кто его знает.

– Да расскажи, в чем дело. Ведь ты знаешь, я все для тебя сделаю с удовольствием.

– Если я скажу «нет», то буду просто лгуньей. С тех пор как вы привели того английского сеньора, который вылечил меня от лихорадки, а потом все время справлялись обо мне, пока я не выздоровела, я поняла, что вы и вправду меня любите.

– Очень рад, что ты это знаешь.

– Мне так много надо рассказать вам, но, боюсь, ничего не выйдет. И то уже чудо, что мамы здесь нет… Слышите, кажется, уже идет.

– Найдем случай поговорить.

– Ах, сеньор! Неужели вы уедете сегодня, а я так и не расскажу вам обо всем!

– Значит, купаться пойдете, куманек? – спросила, входя, Канделария. – Тогда сейчас прпнесу вам душистую простыню, и тут же идите вместе с Саломе и вашим крестником. Они заодно принесут воду, и Саломе вымоет кастрюли; ведь немой ездил за бананами, `a после всего, что надо было приготовить для вас да послать священнику, остался один только кувшин.

Услыхав слова доброй женщины, я понял, что муж полностью посвятил ее в свои намерения. Саломе украдкой состроила мне выразительную рожицу, как бы говоря: «Вот теперь удастся».

Я вышел из кухни и, прохаживаясь по столовой, пока женщины готовили все для купанья, раздумывал о том что недаром мой кум так следит за Саломе: любому отцу, даже менее сообразительному, чем он, не могло не прийти в голову, какой соблазн представляет собой ее прелестное личико в родинках, гордая осанка и стройный стан.

Мои размышления прервала Саломе. Стоя в дверях и надевая соломенную шляпу, она сказала:

– Пошли?

И, дав мне понюхать простыню, переброшенную через плечо, спросила:

– Чем пахнет?

– Тобой.

– Мальвой, сеньор!

– Ну, значит, мальвой.

– Просто у меня в сундуке всегда полно мальвы. Так дошли, а не думайте, что это далеко. Мы пересечем понизу плантацию какао, а как выйдем на ту сторону, там уж рукой подать.

Фермин, нагруженный кастрюлями и тыквенными посудинами, шагал впереди. Это и был мой крестник. Мне было тринадцать лет, а ему два года, когда я стал его крестным отцом по просьбе родителей, которые всегда питали ко мне особую привязанность.

Глава XLIX …Мне снилось, что я белая…

Мы уже выходили из расположенного позади кухни дворика, когда кума крикнула нам вдогонку:

– Не задерживайтесь! Обед вот-вот будет готов.

Саломе хотела заложить на засов калитку, выходившую на плантацию какао, но я сделал это сам sтут услыхал ее вопрос:

– Что нам делать с Фермином? Он такой болтунишка.

– Сама подумай.

– Ладно. Вот отойдем подальше, я его как-нибудь обману.

Мы вступили под темную сень плантации, – казалось, ей не будет конца. Прелестные ножки Саломе – голубая юбка открывала их выше щиколоток – мелькали на черной тропинке и палой сухой листве. Мой крестник шагал позади, бросаяскорлупки какао и зернышки агвиата птицам, распевающим в густой зелени деревьев. Поравнявшись с высоким букаре, Саломе остановилась и сказала брату:

– А что, если коровы замутят воду? Наверняка они сейчас пошли вверх к водопою. От них одно спасенье – отогнать поскорее. Беги, дружок, распугай их да посмотри, чтобы они не съели тыкву, которую я позабыла в дупле. Только осторожней, не разбей посуду и не потеряй ничего. Ну, беги.

Повторять приказ не пришлось, правда, он был дан хотя и мягко, но решительно.

– Вот видите? – спросила Саломе, замедляя шаг, разглядывая верхушки деревьев и не очень умело изображая рассеянность. Потом она принялась рассматривать свои ноги, словно считая каждый медленный шаг. Я наконец прервал молчание:

– Так что же с тобой приключилось?

– Сами видите, я и не знаю, как рассказать вам…

– Почему?

– Да вы сегодня какой-то печальный… а сейчас очень серьезный.

– Это тебе показалось. Ну, говори же, а то потом не удастся. Мне тоже надо рассказать тебе кое-что интересное.

– Да! Тогда вы первый.

– Нет, ни за что.