Мария

На следующее утро мне стоило немалых усилий скрыть от отца, с каким огорчением собирался я сопровождать его в поездке по фермам долины. Как всегда, отправляясь даже в недолгий путь, он вмешивался во все приготовления, хотя в этом не было никакой надобности, и чаще обычного давал советы и наказы. Нам предстояло провести целую неделю вне дома, и поэтому полагалось взять с собой запас вкусной домашней еды; но хотя отец не прочь был полакомиться, он расхохотался, увидев, сколько припасов запихивали Эмма и Мария в переметную суму, которую Хуан Анхель должен был приторочить к седлу.

– Помилуй бог, девочки! Неужто все это туда влезет?

– Да, конечно, – отвечала Мария.

– Но этого много даже для епископа. Ага! Наверное, это ты больше всех постаралась ублажить нас.

Мария стояла на коленях, укладывая провизию; она повернулась к отцу и как раз в ту минуту, когда я входил в столовую, робко сказала:

– Но ведь вы уезжаете очень надолго…

– Не так уж надолго, доченька, – смеясь, возразил отец. – О себе я не говорю, я очень за все благодарен, но этот молодой человек наверняка лишится там аппетита… Посмотри только, – обратился он ко мне.

– На что?

На то, что они укладывают. С таким запасом я, пожалуй, захочу там прожить две недели.

– Но это мама распорядилась, – заметила Мария.

– Не обижайся, малыш, – так называл он ее иногда в шутку. – Все отлично, но только я не вижу здесь вина последнего привоза, а его-то обязательно надо взять.

– Да оно не поместится, – улыбаясь, сказала Мария.

– Сейчас поглядим.

И он сам пошел в погреб за вином. Вернувшись вместе с Хуаном Анхелем, тащившим вдобавок несколько банок лососины, он повторил:

– Сейчас поглядим.

– И это тоже? – воскликнула Мария, увидев консервы.

Отец хотел вытащить какую-то уже уложенную банку, но Мария в тревоге остановила его.

– Нет, нет, эту нельзя трогать.

– Почему, доченька?

– Здесь ваши любимые пирожки, и потом… я сама их приготовила.

– Значит, и пирожки для меня? – тихонько спросил отец.

– Они ведь хорошо уложены.

– Я просто говорю…

– Сейчас я вернусь, – прервала Мария, поднимаясь с пола, – надо еще взять носовые платки.

Она убежала и тут же вернулась.

Отец если начинал шутить, то уж не мог остановиться. Наклонившись с бутылкой в руках, он продолжал тем же тоном:

– Ну что ж, вместо пирожков положим вино.

Мария не смела и взглянуть на него. Услыхав, что завтрак подан, она встала.

– Пора за стол, сеньор, – сказала Мария и обратилась к Эмме: – Остальное пусть уложит Эстефана, она справится.

По пути в столовую я столкнулся с Марией у дверей маминой комнаты и остановил ее.

– Срежь у меня сейчас прядь волос, – сказал я.

– Ах, нет! Сама – нет!

– Тогда покажи какую.

– Так, чтобы незаметно было. – И дала мне ножницы.

Она открыла висевший у нее на шее медальон и, протянув мне, сказала:

– Положи сюда.

– А где же волосы твоей матери?

– Я положу их сверху, чтобы твоих не было видно.

Так она и сделала.

– Мне кажется, – сказала Мария, – на этот раз ті едешь с удовольствием.

– Нет, нет. Я еду только, чтобы не огорчать отца. Вполне понятно, что я хочу помочь и помогаю ему.

– Да, конечно. Так и должно быть. Я сама постараюсь не показывать, как мне грустно, а то мама и Эмма тоже загрустят со мной.

– Думай обо мне все время, – сказал я, – целуя волосы ее матери и укладывающую их руку.

– Ах, да, да, все время! – ответила она, и в ее взгляде, как всегда, соединились нежность и доброта.

Мы расстались и вошли в столовую из разных дверей.

Глава XXXIII Стояла тихая, ясная ночь

Семь дней подряд солнце проходило над нами свой круг, и самые поздние ночные часы заставали нас за работой. В последний вечер отец, лежа на складной кровати, диктовал мне, а я писал. Часы в гостиной пробили десять; я повторил конец написанной фразы, однако отец дальше диктовать не стал. Решив, что он меня не слышал, я обернулся и увидел, что он спит глубоким сном. Мой отец был человек неутомимый, но на этот раз работа оказалась непосильной и для него. Я уменьшил свет прикрыл окна и двери и, в ожидании, пока он проснется стал прогуливаться по длинной галерее, в конце которой находился кабинет.

Стояла тихая, ясная ночь. Прозрачный темно-синий небосвод сверкал всем блеском своего летнего убранства В черных кронах сейб, которые рядами шли по обе стороны дома и замыкали патио, в ветвях апельсиновых деревьев, дремлющих поодаль, металось несметное множество летучих мышей: нет-нет да слышно было, как скрипнет ветка, вспорхнет испуганная птица или прошелестит ветер.

Белый портик перед домом, открывающий вход в патио, выделялся на фоне темной долины; его капители казалось, достигали высоты бесформенной громады дальних горных хребтов, чьи вершины озарялись молниями гремевшей над Тихим океаном грозы.

«Мария, – думал я, прислушиваясь к шепоту и дыханию спящей природы, – Мария, наверно, заснула, улыбаясь при мысли, что завтра я снова буду рядом с ней…» Но потом! Это «потом» было ужасно: потом наступит разлука.