Мария

– Мы будем там одни?

– Да почему это мы обязательно должны быть одни?

– Мне все мешают…

– Тс!.. – Она приложила палец к губам. – Слышишь? Они в буфетной. Так они очень хороши, эти женщины? – продолжала она, усаживаясь и принимаясь за шитье. – Как, ты сказал, их зовут?

– А… Да, очень хороши.

– И живут в лесах?

– На берегу реки.

– Всегда в воде и на солнце? Должно быть, не очень уж они беленькие.

– Они прячутся в тени густых деревьев.

– А что же они там делают?

– Не знаю, что они делают, знаю только, что больше я их не встречаю.

– И давно ли случилась с тобой такая беда? Почему же они тебя не поджидают? Если опп такие хорошенькие, ты, наверное, огорчен?

– Они… нет, ты не знаешь, какие они.

– Тогда объясни мне. Какие же?… Нет, сеньор! – живо добавила она, пряча под лежавшим у нее на коленях куском батиста правую руку, которую я хотел взять.

– Дай мне руку.

– Лучше я буду шить, а ты рассказывай, какие они эти… как их зовут?

– Сейчас я открою тебе тайну.

– Послушаем.

– Они ревнуют к тебе.

– Сердятся на меня?

– Да.

– На меня?

– Раньше я думал только о них, а потом…

– Потом?

– Забыл их ради тебя.

– О, тогда я могу гордиться.

Правая рука Марии лежала теперь на ручке кресла, словно подсказывая, что я могу ее взять. Мария продолжала:

– А в Европе есть ундины?… Послушай, милый, есть там ундины?

– Да.

– Тогда… кто знает!

– Но те наверняка румянятся и носят корсеты и ботинки.

Мария старалась шить как следует, но правая рука у нее дрожала. Распутывая нитку, она украдкой взглянула на меня.

– Знаю я кое-кого, кто очень хотел бы посмотреть на красиво обутые ножки и… А цветы из бассейна унесет водой.

– Это значит, что мне пора уходить?

– Это значит – мне будет жаль, если они пропадут зря.

– И еще кое-что…

– Да, правда: мне как-то совестно, что нас часто застают вдвоем… и Эмма и мама сейчас придут.

Глава XLVII Затрепетав, она ухватилась за мою руку

Отец решил отправиться в город раньше меня, чтобы уладить некоторые срочные дела, а также подготовить все для моего путешествия.

Четырнадцатого декабря, накануне его отъезда, в семь вечера, после того как мы с ним поработали несколько часов, он велел принести к нему в комнату часть моего багажа, который собирался прихватить с собой. Мама укладывала чемоданы, стоя на коленях на ковре, Эмма и Мария помогали ей. Оставалось уложить только мою одежду: Мария собрала со стульев несколько костюмов п, посмотрев на них, спросила:

– Эти тоже?

Мама, не отвечая, протянула за ними руку и, пока укладывала, несколько раз поднесла к глазам платок.

Я вышел. Возвращаясь обратно с бумагами, которые надо было положить в чемодан, я увидел на галерее Марию: она стояла, облокотившись о перила.

– Что с тобой? – спросил я. – Почему ты плачешь?

– Я не плачу…

– Вспомни, что ты мне обещала.

– Да, да, я помню: собраться с силами и стойко все перенести. Если бы ты мог поделиться своим мужеством со мной… Но ведь я не обещала ни тебе, ни маме совсем не плакать. Если бы твое лицо не говорило о горе еще больше, чем мои слезы, я бы, пожалуй, сдержалась… а потом, кто их увидит?

Я вытер своим платком ее мокрые щеки и сказал:

– Сейчас я вернусь. Подожди меня.

– Здесь?

– Да.

Она стояла на том же месте. Я оперся рядом с ней на перила.

– Смотри, – сказала она, показывая на темную равнину. – Смотри, вечера становятся все печальнее. А где-то будешь ты августовскими вечерами?

Помолчав, она добавила:

– Если бы ты не приезжал… если бы, как предполагал папа, ты не возвращался сюда до отъезда в Европу…

– Было бы лучше?

– Лучше?… Лучше?… И ты мог так подумать?

– Ты отлично знаешь, что я не мог так думать.

– Признаться, я подумала, когда папа сказал это в бреду во время болезни. А ты – никогда?

– Никогда.

– Даже в те десять дней?

– Я любил тебя так же, как сейчас. Но доктор и отец…

– Да, мама мне все рассказала. Как мне отблагодарить тебя?

– Ты уже дала мне все, что я мог просить в на граду.

– То, что по-настоящему тебе дорого?

– Ты любишь меня так же, как я любил тебя тогда как люблю сейчас. Очень любишь…

– О да! Пусть это неблагодарность, но люблю я тебя не в награду за то, что ты сделал.

И она легонько прикоснулась лбом к нашим переплетенным рукам.

– Раньше, – продолжала она, медленно поднимая голову, – я бы умерла от стыда после таких слов… Может быть, я поступаю дурно…

– Дурно, Мария? Но ведь ты уже почти моя жена.

– Я никак не привыкну к этой мысли. Так долго все это казалось несбыточным…

– А теперь? Теперь?

– Я и вообразить не могла тогда, что мы с тобой будем когда-нибудь так… Что ты ищешь? – спросила она, почувствовав, как я ощупываю ее руку.

– Вот что, – сказал я, снимая с безымянного пальца ее левой руки кольцо, на котором были выгравированы инициалы ее родителей.

– Ты хочешь взять его себе? А я не предлагала только потому, что ты не носишь колец.

– Я верну его тебе в день нашей свадьбы. А пока возьми вот это: мама дала мне его, когда я уезжал в школу. На внутренней стороне написаны наши с тобой имена. Мне оно уже тесно, а тебе придется впору, правда?