Обеспокоенные появлением в предместьях солдат, парижане собирались на площадях и слушали выступления импровизированных ораторов. Национальное собрание сделало еще один решительный шаг: провозгласило себя Учредительным собранием. И тотчас по предложению Мирабо потребовало, чтобы король вывел иностранные войска из столичных предместий. Король ответил, что войска призваны для защиты Собрания, и тут же уволил Неккера, посоветовав ему уехать из Франции как можно незаметнее; новым министром финансов был назначен Бретейль. Собрание встретило отставку Неккера бурным негодованием. Тем временем король и королева объехали иностранные полки и, выразив им свое королевское благоволение, вернулись во дворец. Зрелище людей в мундирах, готовых выполнить любой приказ, немного успокоило королеву, и на другой день она устроила праздник в честь офицеров новоприбывших полков. В Париже тем временем ораторы клеймили двор, готовый руками иностранцев утопить в крови свой народ. Тех, кто дурно говорил о Неккере, могли основательно побить. По улицам торжественно носили бюсты Неккера и герцога Орлеанского. Отряды французской гвардии, которых градоначальники посылали усмирять митинги, встречали как братьев, и солдаты отказывались стрелять в народ. Герцог Орлеанский перестал запирать ворота своего сада возле Пале-Рояля, и там с утра до вечера толпились люди и выступали свободные ораторы, среди которых выделялся молодой журналист Камилл Демулен. Он первым бросил призыв «К оружию!», превратив зеленый лист в кокарду свободы. Когда наемные войска попытались разогнать митингующих, в них полетели камни и щебенка. 13 июля парижские выборщики, своего рода инициативная группа, занимавшаяся выдвижением депутатов в Генеральные штаты, учредили новый орган муниципальной власти — Постоянный комитет и издали постановление о создании Национальной гвардии, призванной наводить порядок на улицах столицы. Главнокомандующим новой гвардией избрали героя Войны за независимость Соединенных Штатов Америки маркиза де Лафайета. В тот же день начались беспорядки — народ разрушил заставы вокруг города, сжег находившиеся там таможенные книги и отправился на поиски оружия. Оружие добывали везде — в оружейных лавках, в музеях, в Инвалидах, военный комендант которых добровольно открыл склады. К утру 14 июля практически весь Париж оказался в руках восставшего народа. Только в предместье Сент-Антуан мрачным символом нерушимости монархического деспотизма и произвола высилась темная громада Бастилии, гарнизон которой состоял из 82 инвалидов и 32 приставленных к тринадцати пушкам швейцарцев, командовали которыми два офицера, подчинявшиеся коменданту де Лонэ.
11 июля Мария Антуанетта писала герцогине де Полиньяк: «Не могу заснуть, душа моя, пока не скажу вам, что г-н Н*** уехал, а гг. де Бретейль и де ла Вогийон (сын покойного гувернера Людовика XVI) завтра будут заседать в совете. Надеюсь, Господь услышит нас, и мы сможем творить добро, о котором постоянно печемся. Наступает ужасное время, но я не теряю мужества, лишь бы все честные люди, которые нас поддерживают, напрасно не подвергали бы себя опасности; мне кажется, у меня хватит сил не только сохранить мужество, но и внушить его всем остальным. Как никогда прежде надобно думать о людях всех сословий, о тех, кто честен, ибо все они наши подданные, невзирая на их положение. Господи! Если бы они могли поверить, что все мои заботы только о благе честных людей, быть может, меня хотя бы чуточку любили. Слава короля, его сына и счастье сей неблагодарной нации — вот и все мои заботы…» Письмо явно искреннее, а значит, королева и в самом деле полагала, что и она, и король, которого она поддерживала своей твердостью в решениях, действовали во благо «неблагодарной нации». Но за что нация могла благодарить королеву? За постоянное стремление помочь австрийским родственникам? За дефицит бюджета, созданию коего она столь активно способствовала, что получила прозвище «Мадам Дефицит»? Народу, взявшему Бастилию, не за что было ни любить, ни благодарить королеву. Ее благодарили, говоря языком официальным, «отдельные представители народа»: вдовец-крестьянин с четырьмя детьми на руках, которому она отдала свой кошелек; состарившиеся версальские лакеи, которым она назначила пенсии; бедняки, которым она никогда не отказывала в милостыне…