Мария Антуанетта

Неуемные развлечения дочери крайне беспокоили Марию Терезию, понимавшую, что пока королева не родит наследника, брак в любую минуту может быть расторгнут, тем более что, судя по донесениям Мерси, врагов дочь ее успела заработать себе немало, а значит, всегда найдется тот, кто готов запустить процедуру развода. Конечно, те же донесения извещали ее, что король любит и уважает королеву, стремится ей угодить и исполняет практически все ее желания. Но супруги по-прежнему спят в разных спальнях, а это совершенно недопустимо! «Вашей главной задачей, — писала она дочери, — является как можно больше времени проводить с королем, составлять ему компанию, быть его лучшим другом и доверенным лицом, стараться вникать в его дела, чтобы иметь возможность обсуждать их с ним и давать ему советы; он должен понять, что только в вашем обществе он чувствует себя наиболее приятно и надежно. Мы пришли в этот мир, чтобы делать добро людям, поэтому задача ваша очень важна; мы здесь не для самих себя и не для развлечения, а для того чтобы, отбросив искушения, приобрести царство небесное, кое просто так не достается: его надобно заслужить. Простите мне эту проповедь, но я обязана вам сказать: раздельная постель, прогулки с графом д'Артуа — все это меня крайне опечалило, ибо последствия сего мне прекрасно известны, и я не знаю, как мне поярче их описать, дабы спасти вас от бездны, куда вы стремитесь… не думайте, что я преувеличиваю». Но когда на Марию Антуанетту действовали проповеди, тем более проповеди матери из далекой Вены?! Она привыкла, что мать далеко, и слова ее, в сущности, остаются только на бумаге, вне зависимости от того, исполняет она ее повеления или нет. А став королевой, она и вовсе перестала читать неприятные для нее места в материнских письмах.

К концу траура королевская чета обосновалась в Версале и королева начала лихорадочно готовиться к приближавшемуся карнавалу. Первый бал состоялся в начале января 1775 года, затем последовал еще один и еще… Господин де Лаферте сбился с ног. Подготовка к балам-маскарадам занимала уйму времени и требовала усилий множества искусных портних, ибо для каждого бала полагались свои костюмы и свои маски: для одного — маски и костюмы лапландцев, для другого — индийцев, для третьего — костюмы XVI века… Балы были многолюдны, шумны и продолжались до утра. Король до утра не выдерживал, уходил раньше, а королева неизменно танцевала до рассвета. С таким графиком о совместной постели речи идти не могло. Как подчеркивал Мерси в разговоре с королевой, король привык четко и методично выполнять то, что он задумал сделать за день, поэтому очень важно не нарушать его привычный распорядок дня, а из-за постоянных репетиций нарушения происходят почти каждый день. Королева советам не внимала и, подхватив насморк, воспользовалась этим легким недомоганием как предлогом и отказала королю в постели до конца весны. Как сокрушался аббат Вермон, «король по своему характеру молчалив, а тем более не склонен рассказывать о делах… королева видится с королем только во время трапез и в присутствии других членов семьи. И получается, что о многих вещах королева узнает только из разговоров придворных». Самой Марии Антуанетте казалось, что диалог с мужем у нее не получается по причине неспособности Людовика чувствовать, из-за его эмоциональной неразвитости, замедленного восприятия и неумения действовать эффективно. В чем-то она была права: возможно, именно из-за отсутствия страсти, будь то задор или гнев, Людовик оказался совершенно неприспособленным к насыщенной эмоциональным накалом революции. «Король, скорее, боится королевы, нежели любит ее, поскольку он выглядит гораздо более веселым и естественным в компаниях, где ее нет», — писал давний друг Морепа аббат Вери. Яркая, склонная к публичному проявлению чувств, королева завораживала Людовика, его тянуло к ней, и одновременно он испытывал робость перед этой красивой женщиной, легкой походкой скользившей по Версалю, пока он, нерешительный тяжеловес, пытался управиться с государственной машиной.

Первой ошибкой короля стало возвращение прежних парламентов (судебных палат), выступавших хранителями законов, обычаев и сословных привилегий. В обязанности Парижского парламента, в частности, входила регистрация королевских указов, но парламент мог заартачиться и указ не зарегистрировать. Тогда устраивали заседание «ложа правосудия», король лично являлся в парламент и сам вносил закон, который судьи были обязаны одобрить. Но чем ниже падала популярность монархии, тем более независимо вели себя парламенты. Спаянные корпоративным духом, они от имени народа начнут бороться против короля, и только дело об «ожерелье» откроет Людовику глаза на новую роль парламентов, которую они, почувствовав слабость государственной власти, на себя взяли. Но будет поздно. Не умея мыслить государственно и не имея собственных политических идей, все восемнадцать с половиной лет царствования Людовик XVI, устроившись на корме, будет плыть по течению, обратив взор в прошлое.