Мария Антуанетта

Под звуки труб, барабанов и гобоев ровно в семь утра началась долгая торжественная церемония, восходившая к глубокой древности, ко временам двенадцати пэров Карла Великого. В сверкающей белой хламиде Людовик выглядел помолодевшим и величественным: королева даже не сразу узнала его. Дрожащим от волнения голосом Людовик произнес традиционную клятву, обещая защищать свой народ, править по справедливости и еще многое другое, столь же возвышенное и благородное. Глядя на супруга, у королевы из глаз бежали слезы. Она никогда не видела его таким взволнованным, в таком приподнятом настроении. Неужели она ошибалась, и муж ее наделен чувствительностью сверх всякой меры, и она сама виновата, что не смогла пробудить в нем сильных чувств? Церемония отвлекла ее от грустных мыслей. Она во все глаза смотрела на преобразившегося супруга, а тот время от времени поднимал голову, устремляя на нее величественный и умиротворенный взор. Наконец, облаченный в синюю с золотыми лилиями бархатную мантию, подбитую горностаем, со скипетром и рукой правосудия, король воссел на трон, архиепископ со словами «Vivat rex in aeternum!» взмахнул рукой, двери собора отворились, и с криками «Да здравствует король!» в собор хлынул простой народ. Под своды взлетели сотни выпущенных голубей. Горели тысячи свечей, блестела позолота, герольды раздавали памятные медали. «Я точно знаю, что никогда не испытывал подобного восторга, — писал герцог де Круа, — я был очень удивлен, обнаружив, что по щекам моим потоком струятся слезы». От волнения у королевы закружилась голова, и ей пришлось выйти на воздух. Когда, справившись со слезами, королева вновь показалась на балконе, ей зааплодировали. По окончании церемонии король и королева покинули собор, но еще час стояли в галерее, кивая и улыбаясь людскому морю, затопившему площадь. Однако у каждой медали есть своя оборотная сторона. Стоя в тяжелой массивной короне и полном парадном облачении, Людовик пожаловался, что корона ему жмет, и кто-то тотчас вспомнил, что такие же слова произнес во время коронации Генрих III, погибший от кинжала фанатика Равальяка.

Рассказывая матери о коронации, Мария Антуанетта писала: «Коронация была великолепна. Казалось, все были в восторге от короля. <…> Я ничего не могла с собой поделать, слезы катились сами собой. Во время поездки я искренне восхищалась народным ликованием. <…> Я удивлена и в то же время чувствую себя счастливой, ибо спустя два месяца после мятежа и при нынешней дороговизне хлеба нас так тепло принимали. Во французах меня всегда удивляла способность поддаваться дурным внушениям и быстро возвращаться на путь добра. Глядя на людей, которые, несмотря на собственные несчастья, по-прежнему хорошо к нам относятся, мы обязаны еще больше трудиться на их благо. Король испытывает те же чувства. Я знаю, что никогда (даже если проживу сто лет) не забуду день коронации». Могла ли королева, понимавшая, что дороговизна хлеба является бедствием для многих ее подданных, сказать свою печально знаменитую фразу: «Если у народа нет хлеба, пусть ест пирожные»? Вряд ли. Как пишет А. Фрэзер, подобную фразу приписывали и супруге Людовика XIV, и испанской принцессе Марии Терезии, и одной из дочерей Людовика XV. И говорилось в ней не о пирожных, как мы понимаем их сейчас, а, скорее, о бриошах, сладких булках, которые трудолюбивый парижский ремесленник позволял себе по воскресеньям.

«Мы не будем ничего широко праздновать, мы будем экономить, но, главное, мы подадим добрый пример народу, который много страдал из-за дороговизны хлеба. К счастью, появилась надежда: поля радуют глаз, и мы уверены, что после жатвы цена на хлеб упадет», — через месяц после коронации писала Мария Антуанетта матери, искренне уверенная, что если двор устроит на один бал меньше, получится большая экономия. К сожалению, отправив письмо, она уносилась в вихре развлечений и о своих благих намерениях забывала. Свадьбу Мадам Клотильды отпраздновали с королевским размахом. В залах возле заставы Вожирар дали ужин на 300 персон, а через два дня устроили грандиозный бал-маскарад, куда, как пишет П. Нолак, были приглашены более двух тысяч человек, протанцевавших до девяти утра следующего дня. И среди них словно блестящая легкокрылая бабочка порхала королева, обожавшая танцы и не любившая размышлять о чем-либо серьезном.

Скабрёзные сплетни, рожденные дворцовыми интригами, не затихали даже на время коронации. Не успела королевская чета отбыть из Реймса, как прошел слух, что королева в Реймсе снимала отдельный домик с садом, где по ночам устраивали оргии, а Мария Антуанетта в саду, в кустах, предавалась преступной страсти с неизвестным любовником. «Не знаю, был ли это принц, вельможа или простой дворянин, но он оказался настоящим Геркулесом в облике Адониса», — якобы рассказывала потом сама королева.