Мария Антуанетта

В пять утра, когда Мария Антуанетта ещё пишет своё последнее письмо, во всех сорока восьми секциях Парижа уже бьют барабаны. В семь – на ногах гарнизон города, заряженные пушки блокируют мосты и уличные магистрали, вооружённые отряды с примкнутыми штыками патрулируют город, кавалерия образует шпалеры – солдаты, солдаты, солдаты, и всё это из–за одной–единственной женщины, которая сама ничего более не желает, как только смерти. Часто власть боится жертву больше, чем жертва – власть.

В семь часов посудомойка тюремного надзирателя тихонько пробирается в тюремную камеру. На столе всё ещё горят обе восковые свечи, в углу угадывается силуэт бдительного жандармского офицера. Сначала Розали не видит королевы, затем, испуганная, замечает: полностью одетая, в чёрном вдовьем платье, Мария Антуанетта лежит на кровати. Она не спит. Она очень устала, изнурённая постоянными кровотечениями.

Маленькая сердобольная крестьянка стоит дрожа от жалости, полная сострадания к смертнице, к своей королеве. "Мадам, – говорит она взволнованно, – вы вчера вечером ничего не ели, и весь день – почти ничего. Что подать вам сейчас?"

"Дитя моё, мне больше ничего не нужно, для меня всё кончено", – не поднимаясь, отвечает королева. Но так как девушка ещё раз настойчиво предлагает ей суп, который приготовила специально для неё, истощённая женщина говорит: "Хорошо, Розали, принесите мне бульон". Она ест немного, затем девушка начинает помогать ей при переодевании. Марию Антуанетту настоятельно просили не идти к эшафоту в чёрном траурном платье, в котором она была на процессе, – одежда вдовы была бы вызовом толпе. Мария Антуанетта – что значит для неё теперь то или иное платье! – не противится, она наденет лёгкое белое платье.

Но и в эти последние минуты ей уготовано последнее унижение. За эти дни королева потеряла много крови, все её рубашки испачканы. Желание идти в последний путь физически чистой естественно, и поэтому она хочет надеть свежее бельё и просит жандармского офицера, дежурящего в камере, выйти. Но, имея строгий приказ не спускать с неё глаз, он заявляет, что не имеет права оставить пост. И королева переодевается скорчившись, в узком пространстве между кроватью и стеной, а маленькая посудомойка загораживает собой её наготу. Но окровавленная рубашка – куда её деть? Женщине стыдно оставить бельё в пятнах на глазах у чужого человека – для любопытных и нескромных взоров тех, которые через несколько часов придут сюда делить её пожитки. Она скатывает бельё в комок и засовывает его за печку.

Королева одевается с особой тщательностью. Более года не была она на улице, не видела над собой просторного, свободного неба; пусть в этот последний свой выход она будет прилично и опрятно одета, и не женское тщеславие диктует ей такое решение, а чувство ответственности за сохранение достоинства в этот исторический час. Тщательно поправляет она своё белое платье, накидывает лёгкий муслиновый платок, выбирает лучшие туфли; поседевшие волосы прячет в двукрылый чепец.

В восемь утра стучат в дверь. Нет, это ещё не палач. Это лишь его предвестник – священник, но один из тех, кто присягнул республике. Королева вежливо отказывается исповедаться ему, она признаёт служителем Бога лишь священника, не связанного присягой, и на его вопрос, может ли он проводить её в последний путь, отвечает безразлично: "Как вам угодно".

Это кажущееся безразличие является в известной степени защитной стеной, за которой Мария Антуанетта готовит свою внутреннюю решимость, так необходимую ей для последнего пути. Когда в десять часов в камере появляется молодой мужчина гигантского роста, палач Сансон, чтобы обрезать ей волосы, она не оказывает никакого сопротивления, спокойно даёт себе связать руки за спиной. Она знает: жизнь не спасти, спасти можно лишь честь. Ни перед кем не обнаружить свою слабость! Сохранить стойкость и всем, кто желает увидеть королеву в унижении, показать, как умирает дочь Марии Терезии.

***

Около одиннадцати часов ворота Консьержери открываются. Возле тюрьмы стоит телега палача, нечто вроде фуры, в которую впряжена могучая лошадь, битюг. Людовик XVI к месту казни следовал торжественно – в закрытой королевской карете, защищённой застеклёнными окнами от причиняющих мучения выпадов ненависти и грубости зевак. За это время революция в своём стремительном развитии ушла очень далеко: теперь она требует равенства даже в шествии к гильотине, король не должен умирать с большими удобствами, чем любой другой гражданин, телега палача достаточно хороша для вдовы Капет. Сиденьем служит доска: и мадам Ролан, Дантон, Робеспьер, Фукье, Эбер – все, кто послал Марию Антуанетту на смерть, – свой последний путь совершат, сидя на такой вот ничем не прикрытой доске; ненамного осуждённая опередила своих судей.