Мария Башкирцева

Ваша земная оболочка мне безразлична, а моя для Вас? Допустим, у Вас плохой вкус, и я не покажусь Вам обворожительной. Неужели Вы полагаете, что я останусь этим довольна, как бы ни были чисты мои намерения?

В один прекрасный день, не знаю в какой, я даже надеюсь удивить Вас. В ожидании этого дня, если наша переписка утомляет Вас, давайте прекратим ее. Однако я оставляю за собой право написать Вам, если мне в голову придут какие-нибудь сумасбродные мысли».

Мопассану просто не хватило фантазии для того, чтобы достойно завершить или продолжить ситуацию этой непростой переписки.

Время жизни Марии стремительно утекало. Только в мечтах она еще могла быть любимой, известной, счастливой… А в жизни? А в жизни она выбирала фон для очередной картины.

Простит Вас Мопассан.

Ведь нет конца у сказки,

и в мастерской Творца

не гаснет вечный свет.

Художник у холста

перебирает краски,

и ждет нас впереди

еще один сюжет [1] .

«Я гуляла более четырех часов, отыскивая уголок, который мог бы послужить фоном для моей картины. Это улица или даже один из внешних бульваров; надо еще выбрать…

Очевидно, что общественная скамья внешнего бульвара носит совершенно другой характер, чем скамья на Елисейских Полях, где садятся только консьержки, грумы, кормилицы с детьми да еще какие-нибудь хлыщи. Скамья внешнего бульвара представляет больше драматизма для изучения: там больше души, больше драматизма! И какая поэзия в одном этом неудачнике, присевшем на краю скамейки: в нем действительно видишь человека… Это достойно Шекспира».

Это гениальное понимание того, что даже скамья бульвара обладает душой, является участником человеческой драмы! Эти чудные строки, говорящие о том, что если бы жизнь Башкирцевой не была так коротка, то мы могли бы оценить ее литературный дар, читая ее прекрасные романы и повести! К концу жизни ее дневник стал явлением искусства. Ящики рабочего стола Марии завалены планами рассказов, романов и пьес. И последняя фраза ее последнего письма к Мопассану: «Так дайте же мне возможность очаровать Вас своими сочинениями, как Вы меня очаровали своими».

Но впереди только плохие новости. У Бастьен-Лепажа рак желудка. Мария навещает его. Бастьен приговорен к смерти. Двумя экипажами они с Жюлем Бастьен-Лепажем ездят греться на осеннем солнышке в Булонский лес. Им подносят горячий шоколад, суют грелки под ноги. Они полулежат рядом, укрытые пледами. Она берет его руку, прижимается к ладони щекой, он гладит ее по волосам. На обратном пути они часто садятся в один экипаж. Беседуют. «Вы должны считать себя счастливой, – говорит Марии Бастьен. – Ни одна женщина не имела такого успеха, да еще в такое короткое время». Башкирцева отмахивается – разве это успех!

Она пишет в дневнике: «Все кончено. В 1885 году меня похоронят». На самом деле ей осталось жить всего месяц. У нее все время лихорадка, истощающие ежедневные лихорадки. Слабость. Она уже не может выходить, не может работать. Она сидит в зале, то в кресле, то на диване. Последняя запись дневника: «Мне трудно подниматься по лестнице». Лестница находится внутри квартиры: комната Башкирцевой и мастерская находились во втором этаже.

Лестница славы. По ней тоже трудно подниматься. Мария говорит о том, что ничего не успела…

В четыре часа утра 31 октября, когда родные собрались у ее постели, она вздохнула, просыпаясь, приподнялась и упала на подушку.

В газете «Le Figaro» 1.11.1884 года был опубликован некролог: «Сообщаем о смерти мадемуазель Башкирцевой, девушки, которая подавала надежды в живописи. Еще на последнем Салоне она выставляла картину «Сходка», которая привлекла большое внимание. У мадемуазель Башкирцевой было не менее двухсот тысяч франков годового дохода. Она должна была выйти замуж, но жених перестал бывать у них. Именно после отступления жениха, раненная в самое сердце, она решила стать известной благодаря своему таланту. Однажды утром, рисуя на улице, она простудилась. И через две недели умерла. Она издала последний вздох тогда, когда ее тетушка превратила в наличные два миллиона франков, чтобы построить для племянницы великолепный отель-мастерскую. Следует опасаться, что мать потеряет рассудок от горя».

Смертельно больной Жюль Бастьен-Лепаж наблюдал похоронную процессию из окна своей мастерской, он уже не мог выйти из дому. Через пять недель он тоже умер.

На могиле Марии Башкирцевой поставили часовню, в которой висела ее незаконченная картина «Святые жены», постоянно освещенная светом свечей, стоял мольберт с палитрой, висели русские иконы.