Мария Каллас. Дневники. Письма

Сергей Николаевич

Париж, 1 июня 2019 года

Вступительное слово [7]

Дорогая мадам Каллас, дорогая Мария,

Я пишу Вам впервые, хотя вот уже пять с лишним лет назад отправился за Вами в неожиданное путешествие, которое буквально перевернуло мою жизнь. Пять лет я странствую по миру, следуя по вашим стопам, встречаясь с близкими Вам людьми, с теми, кто все еще с нами, ибо некоторые воссоединились с Вами на небесах, как наш дорогой Жорж Претр или Ваша верная Бруна. Эти встречи увлекали и вдохновляли меня, наполняя смыслом мою «миссию», целью которой были поиски Вашей правды, стремление представить Вас такой, какой Вы были, избавившись от штампов и сплетен, воздать почести Вашему имени и почтить Ваше искусство и Вашу память, чтобы они жили и впредь, передаваясь из поколения в поколение. Я был предан этой цели сердцем и душой, и посвятил себя ей, как Вы посвятили себя служению музыке и гению дорогих Вам композиторов.

Все началось однажды вечером, в январе 2013 года в Нью-Йорке. В тот день я открыл для себя бельканто. Джойс Дидонато пела в Метрополитен-Опере «Марию Стюарт» в постановке Дэвида Маквикара (достойного преемника Вашего Висконти). Таким образом, меня к Вам привел Доницетти, – в тот вечер, вернувшись в свою студенческую комнатку, я впервые услышал онлайн сцену сумасшествия Вашей Лючии, и следом – исполненный проникновенной любви голос Вашей Эльвиры в самой первой записи «Пуритан»[8]. Вы пели «Il dolce suono mi colpm di sua voce!» («Сладкий звук его голоса поразил меня!») и меня околдовывали эти чарующие звуки, «Spargi d’amaro pianto»» («Оплачь горькими слёзами») – и я рыдал вместе с Вами, «Ah, rendetemi la speme»… («Ах, возвратите мне надежду») – и я томился от любви, «Qui la voce sua soave» («Здесь Артуро голос чудный») и чувства переполняли меня. Чувства, до сих пор мне неведомые, никакая музыка еще не пробуждала во мне ничего подобного, это было что-то неземное, от чего трепетала моя душа.

Тогда я еще не знал, почему Вас называют Божественной. Впрочем, этот титул, подразумевавший, что Вы не принадлежите роду людскому, не пришелся Вам по душе, Вы ведь так хотели, так мечтали, чтобы в Вас признали именно человечность – возможно, потому что людям прощают больше, чем богам, а вас так редко прощали… И все же в этом пении было нечто божественное. Теодоро Челли описал его настолько лучше меня в статье, которая Вам так понравилась, что я поместил ее в финале этой книги, думаю Вы были бы не против. По сей день я затрудняюсь сказать, растрогали ли меня тогда чувства персонажей, мгновенно оживавшие в звуках Вашего голоса, или Ваши собственные чувства и волнение души, которое я ощущал.

Джойс Дидонато сказала мне несколько месяцев спустя: «тебе открывается новый мир», и действительно, Вы явили мне целую вселенную, волшебную, чарующую. В тот вечер я влюбился с первого взгляда, это была любовь художественная, музыкальная, чувственная, любовь к чудесному миру, в который я перенесся благодаря Вам. В мир Нормы, Виолетты, Леоноры и многих других героинь, которых Вы пробудили к жизни. В тот довольно мрачный период моей жизни, Вы принесли мне свет.

Вскоре я понял, что Вы одаривали не только меня, но и множество людей всех поколений, разной культуры и происхождения. И так продолжается уже более шестидесяти лет. Я начал переписываться с Джоном Дональдом, молодым австралийцем лет двадцати, который, будучи когда-то фанатом хард-рока, заплетал дреды до колен и страдал зависимостью от некоторых вредных веществ, – вплоть до того дня, когда он тоже «встретил» Вас, года за два до меня. Через некоторое время после этой встречи он подстригся, прекратил употреблять наркотики, и стал одним из величайших знатоков Ваших, так называемых «пиратских» записей, которые были столь милы Вашему сердцу – только эти записи Вы и слушали дома, на закате жизни, затребовав их у самих «пиратов», у Дагоберто Хорхе, например, который посылал Вам их в нью-йоркскую «Плазу», или в Париж на авеню Жоржа Манделя[9], как он мне сам рассказывал. Джон Дональд все дни напролет оцифровывал старые винилы, вручную спрессованные в нескольких экземплярах самим Даго и его друзьями сорок лет назад, и бесплатно выкладывал их в открытый доступ. Я был одним из тех счастливчиков, которые этим воспользовались. Джон умел с ювелирной точностью объяснить в своих электронных письмах, часто длиною в несколько страниц, особо виртуозные пассажи спектаклей в Ла Скала, и различия между исполнениями одной и той же партии в разные годы. Живая энциклопедия Вашего искусства, находясь за тысячи километров от меня (мы, кстати, никогда не встречались лично), Джон, щедро делясь своими знаниями, стал моим проводником в Вашу вселенную. Он говорил: «She’s out of this world, and second to none» (Она с другой планеты, и не имеет себе равных). Как же он был прав.