Мария Кюри

Видишь ли, милый брат, в чем дело, все сходятся на том, что врачебная практика в каком-нибудь городишке помешает твоему дальнейшему культурному развитию и не даст возможности заняться научными исследованиями. Похоронив себя в провинциальной дыре, ты похоронишь и свою будущность. Без хорошей аптеки, больницы и книг ты опустишься, несмотря на лучшие намерения. Если это случится, я буду страдать невыразимо, так как сама я потеряла всякую надежду стать кем-нибудь, и все мое честолюбие переключилось на тебя и на Броню. Пусть хоть вы двое направите свою жизнь согласно вашим дарованиям. Пусть дарования, несомненно присущие нашей семье, не пропадут зря, а проложат себе путь через кого-нибудь из нас. Чем сильнее горюю о себе самой, тем больше надеюсь я на вас...

Ты, может быть, пожмешь плечами и посмеешься надо мной за это наставление. Мне необычно ни говорить, ни писать тебе в подобном тоне. Но мой совет идет из глубины моей души, я думаю об этом уже давно - с тех пор, как ты поступил на медицинский факультет.

Думаю и о том, как будет папа рад, если ты останешься около него! Тебя он любит больше всех нас! Представьте себе положение, если Эля выйдет замуж за Д., а ты уедешь из Варшавы, что станется с отцом, совершенно одиноким? Он будет тосковать ужасно. А так, как предлагаю я, вы заживете вместе, и все будет превосходно! Однако же, соблюдая экономию, не забудьте оставить и для нас свободный уголок на случай нашего возвращения домой.

4 апреля 1887 года Маня пишет Хенрике (которая недавно родила мертвого ребенка):

Как должна страдать мать, выдержав столько испытаний и все понапрасну! Если бы можно было уверенно сказать себе с христианским смирением: "Такова воля Божия, да будет воля его!" - это до некоторой степени облегчило бы страшное горе. Увы, такое утешение дано не всем. Я вижу, как счастливы те, кто принимает это объяснение. Но, странное дело, чем охотнее я признаю их преимущество, тем труднее мне самой проникнуться их верой, тем менее оказываюсь способной чувствовать их счастье.

Прости мне эти философские рассуждения: их мне внушили твои жалобы на отсталые, консервативные убеждения в том городе, где ты живешь. Не суди их очень строго, так как политические и социальные традиции имеют своим источником традицию религиозную, и она благо, но для нас уже потерявшее свой смысл. Что касается меня, то никогда я не позволю себе намеренно разрушать в ком-нибудь веру. Пусть каждый верует по-своему - лишь бы искренно. Меня возмущает только ханжество, а оно распространено очень широко, тогда как истинную веру находишь очень редко. Ханжество я ненавижу. Но искренние религиозные чувства я уважаю, даже когда они сопряжены с духовной ограниченностью.

Маня - Юзефу, 20 мая 1887 года:

Мне еще неизвестно, будет ли моя ученица Андзя держать экзамен, но я заранее терзаюсь. Ее внимание и память так ненадежны! То же самое и с Юликом. Учить их все равно что строить на песке: усвоив что-нибудь сегодня, они сейчас же забывают то, что им преподавали накануне. Временами это становится какой-то пыткой. Я очень боюсь за самое себя: мне кажется, что я ужасно отупела - время бежит так быстро, а я не чувствую заметного продвижения вперед. Из-за обеден в богородицыны праздники мне пришлось прервать даже уроки деревенским детям.

А между тем для моего удовлетворения надо не так уж много: мне бы хотелось только одного - чувствовать, что я приношу пользу...

Несколько дальше по поводу несостоявшегося брака Эли Маня пишет:

Представляю себе, как должно страдать самолюбие Эли. Нечего сказать, хорошенькое мнение составляешь себе о людях! Если они не желают жениться на бедных девушках, пусть идут к черту! Никто не требует от них жениться. Но к чему вдобавок оскорблять, зачем смущать покой невинной девушки?

...Как бы хотелось получить что-нибудь утешительное по крайней мере о тебе! Я часто задаю себе вопрос, как идут твои дела, не сожалеешь ли о том, что остался в Варшаве. Собственно говоря, мне не следовало бы расстраиваться этим, так как ты наверняка устроишься: я твердо верю в это. С "бабами" всегда больше неприятностей, но, даже относительно себя, я все-таки надеюсь, что не исчезну совсем бесследно в небытии...

10 декабря 1887 года Маня пишет Хенрике:

Не верь слухам о моем замужестве - они лишены основания. Такая сплетня распространилась по всей округе и дошла даже до Варшавы. Хотя я в этом неповинна, но боюсь всяких неприятных разговоров.

Мои планы на будущее самые скромные: мечтаю иметь свой угол и жить там вместе с папой. Бедняжка папа очень нуждается во мне, ему хотелось бы видеть меня дома, и он томится без меня. Я же отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть себе независимость и иметь свой угол.

Если окажется возможным, я расстанусь со Щуками, что, впрочем, может произойти только через некоторое время, тогда я обоснуюсь в Варшаве, возьму место учительницы в каком-нибудь пансионе, а дополнительные средства буду зарабатывать частными уроками. Вот все, чего желаю. Жизнь не стоит того, чтобы так много заботиться о ней.

24 января 1888 года Маня пишет Броне: