Мария Кровавая

Этот случай предоставил Совету повод преследовать Марию много месяцев. Станет ли она помогать шерифу, чтобы эти два капеллана предстали перед правосудием? Как она может заявлять, что ее капелланам была обещана возможность свободно служить мессу, когда подобных обещаний никогда и никто не давал? Не могла бы принцесса быть столь любезной и явиться во дворец, чтобы нанести визит его королевскому величеству, ее брату? В последнем случае это был не приказ, а приглашение, которое доставили канцлер Ричард Рич и секретарь Совета министр Питри. Они лично передали Марии письма от короля и Совета. Было очевидно, что советникам важно убрать Марию подальше от побережья, поближе к столице, лучше всего в королевский дворец, где действия принцессы можно было бы легко контролировать. Она сослалась на недомогание, что было правдой. С наступлением осени Мария, как обычно, заболела. Было послано еще одно письмо, в котором говорилось, что в этом случае тем более следует переехать во дворец, так как перемена обстановки, несомненно, пойдет ей на пользу. В конце ноября она пишет ответ: «Мое заболевание не связано с плохим климатом в Эссексе. Дом, в котором я живу, и окрестный воздух здесь ни при чем. Просто наступило время года, когда опадают листья, а в эту пору я уже много лет редко избегаю недомогания такого рода».

Канцлер Рич всеми возможными способами пытался склонить Марию покинуть Болье, разве что только силу не применял. Думал, что договорится с Рочестером, чтобы тот использовал свое влияние на принцессу. Но он совершенно неправильно оценивал их отношения. Как и все остальные в Совете, он не мог себе представить, чтобы Мария всем распоряжалась в собственном доме, полагая, что истинным хозяином здесь является управляющий, который, по его мнению, должен был играть при ней роль отца или опекуна. Канцлер даже не мог предположить, что Мария единолично принимает решения. Разумеется, это должен был делать за нее Рочестер. Когда Рич обратился к нему со своими предложениями, управляющий дал ясно понять, что никакого особенного влияния на Марию не имеет и что она не склонна менять свои решения. Иными словами, никуда она отсюда не поедет. Канцлер ему не поверил и очень рассердился, но это все равно не помогло. Тогда Рич решил использовать другую тактику. Он приехал в Болье вместе с женой, и они пригласили Марию на охоту. Потом предложили Марии, не заезжая домой, отправиться к ним в гости, где были приготовлены разнообразные развлечения. Мария быстро раскусила этот план и, побыв недолгое время в доме канцлера, возвратилась к себе в Болье.

В ноябре нападки на капелланов возобновились. Молита и Баркли заставили предстать перед Советом. Им удалось доказать свою невиновность, хотя и состоялись дебаты по поводу точной формулировки обещания, данного в устной форме Ван дер Дельфту много месяцев назад, относительно возможности Марии свободно исповедовать католическую религию. В декабре эти дебаты возобновились. Письма Марии в Совет были краткими, в них содержались только факты. Она говорила Схейве, что делает это намеренно («пишет резко»), чтобы они не сомневались в ее решимости. Мария обвиняла членов Совета в лицемерии и жестокости. «Вы заявляете, — писала она, — что не помните о своих словесных обещаниях позволить мне служить мессу. Но это ложь, потому что в глубине души знаете об этом так же, хорошо, как и я».

За несколько недель до Рождества Марии пришлось посетить королевский дворец. Она защищала свою позицию как могла, но вскоре обнаружила, что никто ее доводов не слушает и меньше всего король, который начал свидание фразой: «До меня дошли слухи, что Мария имеет обыкновение служить мессу». И это при том, что ее приверженность к католицизму была общеизвестна. Значит, кто-то внушил Эдуарду, что именно с такими словами следует обратиться к сестре. Мария смотрела на него во все глаза — ведь совсем недавно это был милый ребенок, которого она любила, как сына. Теперь же перед ней восседала бесчувственная марионетка, которой управляли руки советников. «Ощутив, что король, которого я люблю и почитаю превыше всех остальных человеческих существ, ибо к этому меня склоняют долг и моя сущность, выступает сейчас против меня, я не могла сдержаться, чтобы не выразить огромную печаль», — написала она после этого разговора. Ее слезы смели преграду, которую попытались возвести между ней и Эдуардом. Король тоже заплакал и сказал, чтобы она вытерла слезы и что он «не собирался ее обижать». Тут же вмешались советники, боясь, как бы нежные чувства между братом и сестрой не переросли во что-то серьезное. Во всяком случае, больше о религии в тот день никто не заговаривал.