Мария Кровавая

Французский путешественник Этьен Перлин, побывавший в Англии во времена правления Марии, писал, что страна эта представляет собой «узкую и длинную полоску земли, затерявшуюся в огромном море на краю света». Гостям с континента островное королевство казалось крошечным захолустьем, правда, в каком-то смысле привлекательным. Тот же самый путешественник заметил, что Англия, «хотя и небольшая по размерам, но великая, если ее сравнивать с другими такими же малыми королевствами». Но комплименты этой стране расточали отнюдь не все. Например, дипломат Антуан де Ноайль называл Англию не иначе, как «этот мерзкий остров». Перлин же восхищался английскими мужчинами, «симпатичными, крупными и румяными, с волосами цвета соломы». Английские женщины ему показались чуть ли не «самыми красивыми в мире… с белой, как алебастр, нежнейшей кожей»; они также «веселы, любезны и с хорошими манерами». Эразма Роттердамского приводил в восторг их очаровательный обычай целовать при встрече каждого, даже чужеземцев. «Если бы вы хоть раз попробовали их на вкус и узнали, как они нежны и ароматны, — писал он, — вы бы непременно захотели… до самой смерти быть жителем Англии».

Народ, которым Мария решила править, говорил на языке, который иностранцам казался непривычным. Чтобы говорить на нем, им приходилось «изгибать язык на нёбе, вертеть слова во рту и как бы скрежетать зубами», — писал один итальянец, и они говорили на нем с ожесточением, превосходя все другие народы по количеству и ярости ругательств. Даже дети и подростки ругались потрясающе, и никто, казалось, не жаловался и не наказывал их за это. А вот их родители имели привычку похуже. Они любили отрыгивать, «не сдерживаясь и не стыдясь, даже в присутствии лиц величайшего достоинства», и ни одна трапеза не обходилась без состязания в отрыгивании.

Эта национальная забава, несомненно, была связана с пьянящим пивом, которое англичане употребляли в огромных количествах. Крепкое пиво, сваренное из местных пшеницы и ячменя и хмеля, привезенного из Фландрии, заменило эль как самый дешевый и обильный напиток во времена правления Генриха VIII. Его называли «пищей ангелов», «драконьим молоком», «стридуидом» или «подъемной ногой», оно хорошо сочеталось с мягкими шафрановыми пирогами с изюмом, которые подавали в тавернах, и для подданных Марии не было более приятного развлечения, чем зайти в «Сороку и корону», «Кита и ворона», «Библию и лебедя» или «Ногу и семь звезд», чтобы выпить «пока они красны, как петухи, и не мудрее своих гребней». Любимое ими «двойное пиво» было таким же крепким, как виски; от него мужчины и женщины вскоре «сходили с ума, как мартовские зайцы», и оставались «пить, драться, бросать кувшин, пялиться, мочиться и зверски извергаться до полуночи».

Английский климат был столь же неблагоприятен, как и преобладающие в нем питейные привычки. В нем, как правило, не было перепадов жары и холода, поэтому люди веселились круглый год, но «густота воздуха» порождала болезни. Каждый год случалась «какая-нибудь маленькая чума», и хотя бы раз в поколение «атмосферная гниль» порождала ужасы потогонной болезни.

Последствия «густого воздуха», болезней и нищеты были наиболее очевидны в Лондоне — городе, чей удивительный рост стал результатом мрачной нужды, опустошавшей сельскую Англию в течение последних двадцати лет. Выкормыши, безработные, голодающие — все они устремлялись в столицу, где составляли «общую мерзость», оскорблявшую респектабельных горожан. За год до начала правления Марии госпиталь Святого Варфоломея, благотворительное учреждение, организованное для помощи бедным и больным, сообщил, что вылечил или похоронил около тысячи нищих, «которые в противном случае смердели бы в носу у всего города».

Но если гости из Европы избегали разросшихся окраин Лондона с их гниющими трущобами, то на них производили впечатление его достопримечательности, его процветание и оживленная торговая жизнь. Возвышающиеся шпили собора Святого Павла, Лондонский мост с его двадцатью арками и магазинами с цветами в каждой витрине, королевские резиденции и дворянские дома вдоль реки — все это очаровывало приезжих. Они удивлялись количеству кораблей, проплывавших по реке, и удивительному разнообразию товаров, поступавших из их трюмов. Лондон эпохи Тюдоров был купеческим городом, где иностранные и местные торговцы процветали даже тогда, когда государство с трудом расплачивалось с кредиторами. Власть гильдий была очевидна, и те, кто стремился вступить в них, составляли еще одну характерную черту города. «В Лондоне вы увидите подмастерьев в их мантиях, — писал Перлин, — стоящих против своих гильдий». писал Перлин, — стоят у своих лавок и у стен своих домов с обнаженной головой, так что, проходя по улицам, можно насчитать пятьдесят или шестьдесят таких истуканов, держащих в руках свои шапки».