Мария Кровавая

К сожалению, суждение Ренара оказалось преждевременным, что выяснилось через несколько недель после освобождения его из Тауэра. Что касается интеллекта, то здесь Кортни действительно не уступал ни одному дворянину, но в те времена для мужчины этого было недостаточно. Дело в том, что Кортни, разумеется, не по своей вине, абсолютно не владел военным, искусством. Он не разбирался в оружии, доспехах и плохо ездил верхом. Говорили, что Мария отменила турнир, который должны были провести в честь коронации, потому что не хотела, чтобы Кортни там опозорился. На самом деле турнир, как и некоторые другие праздничные мероприятия, был отменен по причинам безопасности, но предпочтительнее было объяснять, что из-за неумелости Кортни. По словам французского посла Ноайля, «сей молодой человек был столь неловок, как будто ни разу не садился на нормального большого коня».

Его манеры были такими же неуклюжими, как и искусство верховой езды. «Это бедный гордый аристократ, — написал Ренар после нескольких месяцев наблюдений за Кортни. — Он абсолютно не прислушивается к чужому мнению, упрям, неопытен и мстителен в высшей степени». Ему нравилось повелевать и кичиться своей значимостью. Через некоторое время Кортни удалось объединить вокруг себя группу приверженцев. В основном это были самые беспринципные придворные Марии. Казалось, в его голове не возникало даже сомнений, что Мария обязательно должна разделить с ним престол, и поэтому некоторые стремились заранее к нему подольститься. Например, при разговоре с будущим (как они считали) королем они преклоняли колени, так же как и в присутствии королевы. Он начал добиваться расположения Марии любыми способами, какие только мог изобрести. Кортни очень сильно рассчитывал на свою мать, которая много времени проводила в обществе королевы и даже иногда спала с ней ночью в одной постели. К себе на службу Кортни взял исключительно католиков и пытался завести приятельские отношения со всеми приближенными Марии. Например, называл Сюзанну Кларенсье «мама», а епископа Гардинера «папа», и не много воображения требовалось, чтобы представить, как он называет Марию «женой».

С такими манерами и характером плюс еще неопытность, незрелость и позерство Кортни быстро приобрел репутацию зануды. Однако в некоторых кругах он стал достаточно популярен, и в середине сентября обнаружилось, что бывший узник может быть и опасным. К королевскому двору возвратился Джеффри Поул, и Кортни — этот предполагаемый жених королевы — начал во всеуслышание угрожать ему местью за смерть отца и кузенов, говоря, что убьет человека, чьи показания их погубили. Кажется, он даже в этом поклялся. В конце концов Марии и Совету пришлось принимать специальные меры, чтобы помешать Кортни исполнить клятву мести. Поула поселили в укрепленном доме под усиленной охраной внутри и снаружи. Хуже того, говорили, что Кортни оказался настолько неблагоразумным, что попытался вступить в какой-то сговор с Елизаветой и французским послом. Ренар боялся, что «друзья Кортни, среди которых было несколько самых именитых пэров, могут замыслить что-нибудь и против королевы».

Несмотря на то что Кортии совершенно очевидно не годился ни в мужья Марии, ни для работы в правительстве, значительная и влиятельная группа советников полагала, что королеве следует выйти за него замуж, и потому при любой возможности шумно и даже крикливо защищала его достоинства. Главным среди поддерживающих Кортни был сам канцлер, с которым они провели в Тауэре вместе немалый срок. Но не в этом даже было дело. Гардинер просто не мог себе представить Марию замужем за иностранным принцем, а среди английских аристократов ее ранга достойным считался только один Кортни. С канцлером соглашались и многие самые преданные приближенные Марии: Рочестер, Уолгрейв, Ингелфилд, Дерби и лорд-гофмейстер Джон де Вер. Впрочем, большинство подданных королевы думали то же самое. Тут же возникли слухи, что Мария, оказывается, уже много лет как тайно обвенчалась с «неким узником Тауэра», а этим узником мог быть только Кортни. Даже император Карл как будто склонялся в пользу брака Марии с Кортни, в том случае, если не удастся осуществить другой план, более близкий его сердцу и династическим интересам.