Мария Кровавая

Мария также испытывала смятение по весьма пикантной причине. Дело в том, что она никогда еще в жизни не была влюблена, а о сексе имела лишь весьма поверхностные представления. И дело тут не в ханжестве. Просто, не имея совершенно никакого опыта, Мария переживала, что может показаться Филиппу недостаточно привлекательной. В разговоре с Ренаром она пошутила насчет своего возраста, заметив, что до сих пор большинству претендентов на ее руку она годилась в матери. Но шутки шутками, а она действительно боялась, что может не понравиться красивому двадцатишестилетнему принцу.

«Не знаю, — сказала она Ренару, — смогу ли составить компанию принцу. Ведь он молодой мужчина и должен чувствовать склонность к амурничанью. А у меня уже и возраст не тот, и вообще я никогда не таила в душе никаких мыслей о любви».

Мария, безусловно, волновалась. Ее мать была на шесть лет старше отца, и эта разница в возрасте вкупе с неудачными попытками Екатерины выносить сына, по-видимому, и привела этот брак к трагическому концу. Мария же была старше Филиппа на одиннадцать лет (то есть являлась дамой среднего возраста) и когда обдумывала перспективы замужества за столь молодым человеком, несомненно, ей приходила на ум судьба несчастной матери.

Мария вспоминала также, что мать терпеливо наказывала ей быть покорной и целомудренной и предупреждала об опасностях, которые подстерегают девушек, предающихся чувственным удовольствиям. Она вспоминала предостережения Вивеса, что единственная защита женщины — это беречься от стрел дьявола и каждое мгновение помнить о Христе. Да, Священное писание брак одобряет, но интимные отношения — это, по-видимому, нечто другое, похожее на то, чем занимался ее отец. Умом Мария понимала — брак и интимная связь неразделимы, но ее с детства учили, что это две совершенно разные вещи, и с этим представлением она прожила всю свою жизнь.

Среди ее воспоминаний было одно, достаточно отвратительное. Однажды на маскараде во дворце отец и его приближенный, Франсис Брайан, решили проверить ее невинность. Генриху сказали, что его дочь «не знает никаких грязных слов и выражений». Он просто не мог в это поверить, потому что придворные были изрядными сквернословами, и велел Франсису проверить, правда или нет, что Мария настолько целомудренна. Наверное, придворный должен был сказать ей какой-нибудь вульгарный комплимент или предпринять шуточную попытку соблазнения. Очень скоро Брайану удалось убедиться в ее глубочайшей скромности, но масленый взгляд известного придворного развратника и вид забавляющегося отца Мария запомнила навсегда. Спустя много лет она рассказала об этом эпизоде Джейн Дормер, чей биограф сохранил это для потомков в надежде создания у них представления о святости Марии.

Но не меньше, чем вопросы интимной близости, Марию тревожили сомнения по поводу того, что послушание супругу может войти в противоречие с ее ответственностью как королевы.

«Выйдя замуж, — сказала она Ренару, — я должна буду, следуя Божественной заповеди, любить мужа и безгранично ему подчиняться. Значит, с одной стороны, мне нельзя препятствовать исполнению его воли, а с другой, напротив, мне следует ему всячески препятствовать, если он попытается вмешиваться в дела управления королевством. Например, если ему вдруг вздумается раздавать чужестранцам титулы и чины».

По этому деликатному и весьма важному вопросу Ренар не мог дать Марии никаких заверений, хотя ясно представлял себе причину ее сомнений. Она практически ничего не знала о характере Филиппа и о его личных качествах. Комплименты, расточаемые посланниками императора, разумеется, были не в счет, так же как и злословие многочисленных хулителей. Как только стало известно о приближающейся помолвке Марии с Филиппом, немедленно начали говорить о том, какой он властный, порочный и отталкивающий. Он и Фландрию потерял по причине «дурного и замкнутого нрава» (попробовал там править — не получилось), а его кузена-эрцгерцога больше любят, чем принца, не только в Нидерландах, но и в родной Испании.