Мария Кровавая

Однако ни королева, ни Поул не были способны прочесть письмо Филиппа. Архиепископ лежал в бреду, а королева «страдала от перемежающейся лихорадки» и глубокой депрессии. Жестокая меланхолия заставила ее запереться в своих комнатах, где она многие часы возлежала в забытьи, больше похожем на смерть. В те редкие сейчас моменты, когда к Марии возвращалось сознание, королева сокрушалась, что рядом с ней нет Филиппа, ее терзали мысли о ненависти предавших ее подданных и потере Кале. Говоря о папе Павле III, известном франкофиле, Карл V однажды заметил, что после вскрытия тела понтифика в его сердце найдут три королевские лилии. Мария перефразировала это замечание. По свидетельству Фокса, услышавшего это от одного человека, которому, в свою очередь, эти, слова передала одна из самых близких фрейлин Марии, королева, придя в себя после очередного тяжелейшего приступа меланхолии, сказала в присутствии этой фрейлины и Сюзанны Кларенсье, что «внутри у нее огромная болезненная рана». Две приближенные дамы решили, что она имеет в виду неверность Филиппа, и принялись утешать королеву, говоря, «что король Филипп никогда ее не оставит».

«Меня угнетает не только это, — ответила Мария. — Когда я умру и буду вскрыта, внутри моего сердца вы найдете Кале».

В августе лихорадка Марии обострилась настолько, что ей пришлось переехать из Хэмптон-Корта в Сент-Джеймс. Ее лекари и приближенные были обеспокоены, потому что обычно к лихорадке она не была восприимчива. Чтобы успокоить Совет, лекари придумали, что такое состояние Марии даже к лучшему. «Из-за этого недуга, — торжественно объявили они, — королеву не станут терзать обычные недомогания», имея в виду обострение ее хронических заболеваний, случающееся каждую осень. Мария выполняла все их предписания и вообще «относилась к себе с величайшей заботой», однако болезнь существенно усугубляла неизбывная тоска, от которой она не могла избавиться. «Следует посмотреть правде в глаза, — писал один посол. — Недуг королевы, вероятнее всего, неизлечимый и потому рано или поздно отнимет у нее жизнь. Тем более что ее изматывает постоянное мучительное душевное беспокойство, которое на ее состояние влияет, возможно, еще хуже, чем сама болезнь».

В октябре Марию постигло очередное горе. Умирал Поул, и одновременно пришла весть о смерти двух самых дорогих для нее, после матери, людей. Умерли Карл V и его сестра Мария. Королева практически отключилась от внешнего мира, и ее лекарям, во главе которых стоял некий «доктор медицины мистер Цезарь», с большим трудом удалось вернуть ей ясное сознание, за что она была им весьма признательна. «По милости Ее Величества» доктору Цезарю было пожаловано сто фунтов в качестве вознаграждения за труды, но даже самой Марии было уже ясно, что долго она не протянет. Королева написала дополнение к своему завещанию, с грустью признавшись, что никакого «плода из ее тела», которому бы она могла оставить свою корону и земли, не родится. Она позаботилась о будущем Сюзанны Кларенсье, а также о благополучии слуг и фрейлин. Ее любимая Джейн Дормер заболела, и Мария направила к ней одного из своих лекарей, «обратив на фрейлину великое внимание и заботу, больше похожую на материнскую или сестры, чем госпожи и королевы». В последние недели жизни единственное, что обрадовало Марию, это предстоящая свадьба Джейн. После того, как были отвергнуты почти все соискатели, наконец-то нашелся человек, устраивающий и Джейн, и королеву. Им оказался временный посланник Филиппа в Англии граф Фериа, «самый совершенный джентльмен», который, как говорили, был у королевы в «большом фаворе». Мария снабдила свою ненаглядную Джейн достойным приданым, но вначале попросила ее отложить свадьбу до приезда Филиппа. Затем сдалась, понимая, что умирает, и сокрушалась, что может не дожить до дня венчания.

Послы и осведомители непрерывно сообщали Филиппу о состоянии здоровья супруги. Кроме того, по крайней мере до конца сентября Мария сама посылала ему письма. Когда они перестали приходить, Филипп забеспокоился. «Она не пишет нам уже несколько дней, — переживал король, — и мы весьма обеспокоены». Кроме проблемы наследования, его больше всего волновало то, что в своем теперешнем помраченном сознании Мария может стать жертвой мошенников. Когда ему сообщили о просьбе английского правительства разрешить импорт восьми тысяч единиц доспехов и такого же количества аркебуз и копий, он встревожился по поводу предназначения этого оружия. Предложение было сделано «от имени королевы», но подтверждающего письма Мария не прислала. К тому же ходили слухи, что «какой-то неизвестный хочет нажиться на спекуляции оружием». В конце концов выяснилось, что все это делается по прямому указанию королевы, и оружие было послано, но Филипп оставался настороже, «чтобы не было никакого обмана».