Мария Петровых. Второе рождение. Биография в письмах 1942 – 1958

Фаина Александровна постаралась освободить ее хотя бы от своего присутствия и переехала на Лесную к сыну Владимиру. Но натянутые отношения с невесткой Екатериной то и дело вынуждают ее возвращаться к дочери. В коридоре без умолку трещит телефон. Мария Михайловна Котова громко и обстоятельно обсуждает технику вязания спицами со своими подружками.

Мария Сергеевна работает ночами, спит днем. Душевное состояние ухудшается. В этот период у нее происходит полное эмоциональное выгорание с утратой способности плакать. Внутреннее напряжение доходит у нее до такой степени, что она не может расслабиться, не может отдыхать, даже когда для этого создаются все условия.

«Маруся жила в Переделкине с первых чисел сентября до 28-го/X, – пишет Фаина Александровна Кате в 1944 году, – но, на мой взгляд, нисколько не поправилась: ни нервы не стали лучше, если не хуже, и не пополнела. Скоро едет в Армению, как я Тебе писала, – ведь она теперь переводит с армянского языка, и ей прислали оттуда вызов. Умоляю ее лечиться, но почти уверена, что не будет: говорит, я еду туда работать, а не лечиться» [6].

В августе 1945 года Фаина Александровна с болью пишет Кате о том, что у Маруси случился первый сердечный приступ.

«… Она больна. Как это тяжело! У нее плохо с сердцем… Была у Егорова, взял за визит 200 р., а осмотрел, как говорит Маруся, очень поверхностно. Так душа болит о ней: уж очень трудна жизнь ее, а здоровье плохое и сил мало» [6].

«Сейчас я приехала от Маруси, – сообщает Фаина Александровна Кате год спустя, – ездила за карточкой хлебной. Приходится ей из-за меня беспокоиться; она и так загружена всякой работой и хлопотами. 31-го VIII они приехали из Переделкина, где Маруся пробыла август м-ц; но ее работа постоянно требовала бывать в Москве и подолгу. Так что, ничего она не отдохнула.

<…>

Трудно всем живется. У Маруси нет одеяла. Купить нет никакой возможности; спит под пальто» [6].

«Марусенька, любимая моя! – пишет Катя в апреле 1947 г. – Только вчера твоя знакомая передала мне твое письмо, а сегодня она уже уезжает или уже уехала.

<…>

Сказала она только, что ты очень похудела и продолжаешь худеть и сейчас, но к врачу не идешь. Марусенька, такое отношение к себе, имея ребенка, – преступление. Ты вот заботишься о маме, посылаешь ее к врачам, хотела вызвать врача домой, это все очень хорошо с твоей стороны, но почему же в отношении себя ты так небрежна, так непростительно невнимательна? Кроме очень большого зла себе, а в первую очередь Арине, ты ничего не достигнешь. Надо следить за здоровьем, надо, надо, надо! Это, конечно, трудно и неприятно, но еще больше – это необходимо.

<…>

Большое спасибо тебе за карточки, хотя твоя фотография является печальным подтверждением того, что рассказывала Фаизова» [3].

«Маруся, по-моему, ничего не поправилась за 15 дней, – констатирует в письме к Кате Фаина Александровна в самом начале сентября этого же года, – которые она провела в доме творчества. Не правда ли, и невозможно за такой короткий срок поправиться?!

<…>

Маруся получила приглашение в Баку на какое-то торжество на 5-е IX, когда я у нее была за получением пенсии. При мне она не решила, ехать или нет, главное – не из-за Ириночки, а, по-моему, из-за своего здоровья. Она худа и бледна и все курит и курит» [6].

В 20-х числах сентября 1947 года в Баку писательское сообщество отмечало 800-летие поэта Низами Гянджеви. Пересилив себя, Мария Сергеевна все же туда поехала. Вероятно, именно там отношения с Павлом Григорьевичем и перешли в новое качество.

… в том городе южном,

Где ветры гоняли по взгорьям окружным.

Перемены в своей жизни Маруся долгое время утаивала даже от Кати, но та в какой-то момент сама все почувствовала.

«Ты так мало в своих редких письмах пишешь о себе, – с грустью отмечает Катя в декабря 1947 г. – Я просто ничего не знаю, но каким-то верхним чутьем я чувствую, что у тебя что-то в жизни необычайное. Правда это?» [8:1]

«В жизни моей и впрямь творится необычайное, – отвечает через некоторое время сестра, – я счастлива и несчастна, как никогда. Ты не волнуйся за меня, лучше – радуйся! В жизни моей бывают дни прекрасные» [8:2].

Полагаю целесообразным сразу обозначить приблизительный период завершения отношений. Одно из наиболее поздних свидетельств мы находим в письме В.К. Звягинцевой, написанном ею в Коктебеле летом 1956 года. Здесь она встретила Маргариту Алигер с младшей дочерью Машей, об истории рождения которой ходили всевозможные сплетни (отцовство Фадеева еще не стало тогда общеизвестным фактом).

«Ее мама, конечно, спрашивала о тебе и Павле. Я отрицала, сказала, что я всегда с вами и вижу только дружбу, и что ты вообще несклонна… Так же я перед всеми молчу, когда народ удивляется, какие разные девочки у Маргариты…» [2:14]

Бедная, бедная стойкая Вера Клавдиевна! Знает и молчит. Как выгодно это выделяет ее на фоне мемуаристов, которые не знали, а говорили.