Мария. По ту сторону несбывшегося (СИ)

— Арабелла, детка. Розалия с её неуемной фантазией и тягой к приключениям втянула тебя в эту историю с вызовами демонов и ритуалами тёмной магии. Ты уже хотела бы, возможно, и выбраться. Только не могла, да и Розалия не выпускала. Вы обе влезли в это, и как выплывать ты не знала, но всё же понимала, что это путь к разрушению. Самой тебе было не вылезти и помощи ждать было не откуда. Оставались только решительные меры. Ты мечтала об исчезновении Розалии из своей жизни, надеясь на прекращение того, что с недавних пор тебя так пугало.

Я обернулся к моему другу и, как я надеюсь, будущему шаферу.

— Хакобо. Мы уже это обсуждали. Ты не помог, не вмешался, не принял мер. Можно ли тебя за это осуждать? Другие были обязаны в силу своей профессии, более близких родственных связей или обязательств. Тебя можно обвинить только в равнодушии и бездействии. Опасно ли бездействие? Да по большому счету нет, только в нашем случае, это привело к смерти Розалии и, возможно, и к другим последствиям, которые как снежный ком покатились с вершины.

Я обернулся к сладкой парочке, что сидела совершенно расслаблено и самоуверенно думала, что уж на них-то у меня совершенно точно ничего нет. А зря:

— Графиня Каталина Кастильо-Фьель. Вы ненавидели Розалию лютой ненавистью. Сам её титул вызывал у вас агрессию и неприязнь. В своё время ваша мать соперничала с Белой Герцогиней Альба за звание самой красивой, самой роскошной женщины Мадрида, женщины, к ногам которой министры бросают состояния, а художники пишут с них шедевры, что остаются в веках. И ваша мать проиграла. Белая герцогиня Альба вошла в историю, как муза великого Гойи, а вот вашу мать, если и вспоминают, то только по недоразумению. А тут ещё и новая герцогиня Альба, носящая так ненавидимый вами титул, принялась шантажировать вас и уговаривать принять участие в сомнительном обряде. Прибавило ли вам это любви к ней? Нет, не думаю. Вы же планировали её убийство, не собираясь терпеть шантаж? Ведь именно по этой причине вы приблизили к себе Эскамильо де Салаверри? Вы планировали нанять его для убийства Розалии. А Ты Хабанера? Ты ведь сделал бы это? И даже не ради денег, а просто ради того, чтобы выслужиться перед Каталиной Кастильо-Фьель. Не так ли?

Я сделал паузу. Кто у нас дальше? Воровка. Ну, тут всё более или менее понятно, так что много времени не займет.

— Баронесса Айседора Остен-Сакен, вы безрассудно смелы и дерзки. Ваша любовь к приключениям и желание пройтись по тонкому канату дозволенного — выше всякого здравого смысла. Вы можете почти всё: и похитить семейные драгоценности, а потом удирать по крышам; и чинно обедать в знатном семействе, а потом обчистить сейф хозяина, забрав из него все деньги; и прогуливаться в квартале воров и убийц, стремясь найти нового скупщика краденного. Вы — авантюристка до мозга костей. Могли ли вы убить Розалию, если бы она встала на вашем пути? Да легко и непринужденно. И угрызения совести вас бы не мучали. Вы испытывали к Розалии презрение, граничащее с ненавистью. Ей-то всё было преподнесено на блюдечке, тогда как вы выгрызаете «своё» каждый божий день зубами и когтями. Именно поэтому вы и приняли предложение от маркизы Молинс. Ну как же? Ещё один вызов.

Я повернулся к маркизе Молинс.

— Дорогая Марианна. Вы здесь оказались тоже ведь не случайно? Ваши увлечения, давно переросшие в навязчивую страсть, не могли не начать разрушать ваш разум. А безумие почти всегда рождает агрессию и ненависть. Вы и в близкие друзья то себе выбрали мужчину, у которого мания вышла за все пределы разумного. Вы должны остановиться, иначе закончите так же, как Хуан де Анчиета. Кстати, я узнавал. Розалия вполне была в его извращенном вкусе и подходила под его типаж. Так что, с его стороны тоже шла волна ненависти и жажды разрушения.

— Франсуаза де Гревинте. Что бы ни случилось, и какими бы дружескими ни были отношения, но любить жену своего любовника невозможно. И можно сколько угодно притворятся подругами, мило щебетать и делать вид, что тебе всё равно — это будет не так. И ты ненавидела Розалию. Тебе не нравилось делить с ней своего мужчину. И ненависть к ней была объяснима и понятна.

Я повернулся к креслу, на котором сидела Мари, и посмотрел на отца.