Мария Стюарт

Длинный меморандум Сесила указывал подходящее для встречи место между Йорком и рекой Трент в период между 20 августа и 20 сентября. Предварительным условием встречи была ратификация Марией Эдинбургского договора, а Елизавета не была обязана обсуждать неприятные для нее темы. Марии предстояло оплатить собственные расходы — Елизавета была осторожна с деньгами — и обменять шотландские деньги на английские в Берике, который она не могла проехать со свитой более чем 200 человек, хотя в целом могла привезти с собой 100 сопровождающих. Все их имена следовало сообщить Сесилу по крайней мере за десять дней до их отъезда из Шотландии. Марии разрешалось посещать мессу частным образом. Это был образец соглашения, в котором были расставлены все точки над «и». Елизавета послала Марии свой портрет, и последняя спрашивала Рэндолфа, похож ли он. Рэндолф ответил, что вскоре она сама сможет об этом судить. К 8 июля Сесил, скрипя зубами, подготовил охранную грамоту для Марии, которая готовила совет к путешествию на юг. Сесил даже приобрел слона, который должен был нести изображение, символизировавшее Мир, во время неизбежного торжественного представления. Шательро заявил, что у него больная рука и путешествовать он не может, а у Хантли, католическая подозрительность которого в отношении Елизаветы не знала границ, болела нога, так что ему тоже предстояло остаться дома. Рэндолф не поверил ни одному из этих оправданий, достойных школьников.

Спустя четыре дня, 12 июля, протестантская Англия вступила в войну с католической Францией, поскольку герцог де Гиз усилил свою армию, наняв еще швейцарцев, а во Францию со всех сторон — из Испании, Савойи и Папского государства — устремились католические войска. Елизавета писала Марии: «Наша добрая сестра прекрасно поймет, что нам и нашему совету в такое время не подобает уезжать отсюда». Все планы были отменены, причем обе стороны заявляли, что это лишь временная задержка. Однако все, кроме самой Марии, предвидели, что подобные задержки станут неотъемлемой чертой планов предстоящей встречи.

Причины, побуждавшие Марию к личной встрече, были политически наивными. Если бы она стала законно признанной наследницей Елизаветы, то в отсутствие у той детей — а Елизавете было тридцать — дети Марии унаследовали бы корону Англии. По иронии судьбы именно это и произойдет в будущем. Мария полагалась исключительно на личное обаяние, стремясь достичь понимания с Елизаветой, ведь Елизавета ничего, кроме мира и «дружбы» с северным соседом, не выигрывала от такого урегулирования. Очарование Марии было легендарным, его взрастила Диана де Пуатье, ему аплодировал французский двор. Но придворные по натуре льстецы, а на самом деле очарование подвело Марию в общении с погруженной в политику Екатериной Медичи. Шансы Марии достичь успеха у Елизаветы, опиравшейся на Сесила, одного из самых проницательных политиков Европы, — а разработанный им Эдинбургский договор она решительно отказалась подписать, — практически равнялись нулю.

Мария не могла понять, что поднять вопрос о наследовании означало затронуть две запретные темы: намерение Елизаветы вступить в брак и, что еще опаснее, неизбежность ее смерти, перед которой она испытывала необъяснимый ужас. В Елизавете глубоко укоренился страх из-за того, что она — плод союза, осужденного папой, и поэтому должна присоединиться к отцу в аду. Она не имела никакого желания любоваться на собственный саван раньше времени. Конечно, этот страх появлялся только в моменты глубокой депрессии, но обсуждение вопроса престолонаследия также могло вызвать его.

Что касается брака, то Елизавета часто говорила ближайшему окружению: «Сначала любовь, потом брак, а затем смерть». Именно таков был жестокий опыт ее матери. Понимая, что брак считался династическим императивом, она соглашалась принимать ухаживания поклонников, радуя тем самым всех, а потом сбивала всех с толку, отказывая им. Ее политика благосклонности и проволочек прекрасно работала, хотя порой приводила в ярость даже Сесила. Ситуация осложнялась тем, что речь могла идти только о династическом браке, скорее всего, без всякой любви. Молодая королева Елизавета была влюблена в своего конюшего лорда Роберта Дадли. В то время Дадли был женат на Эми Робсарт, которой позорно пренебрегал; весь двор перешептывался, обсуждая этот странный брак, 8 сентября 1560 года закончившийся трагедией. Эми, жившая одна в Оксфордшире, разрешила своим слугам пойти на местную ярмарку. По возвращении они обнаружили хозяйку мертвой у подножия лестницы: у нее была сломана шея. Узнав об этом, Мария, как утверждают, сказала: «Королева Англии собирается выйти замуж за своего грума, а он убил свою жену, чтобы добиться ее». Вернувшись из неизбежной ссылки, Дадли, которого королева прозвала «мои глаза», оставался рядом с ней до самой своей смерти, последовавшей 4 сентября 1588 года, — для Елизаветы явный пример любви, заканчивающейся смертью.