Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

В тридцатые годы XX века О. И. Попова собрала и изучила почти все доступные материалы, касающиеся данной темы. Поработав в Пушкинском Доме с документами княжеского архивного фонда, она предположила, что «чьей-то заботливой и тщательной рукою изъято из архива Волконских всё то, что могло бы пролить свет на самую интимную страницу ее жизни, на источник ее семейной драмы. В архиве Волконских, — сообщала исследовательница, — не нашлось ни одного письма А. В. Поджио к М<арии> Н<иколаевне>. Сохранились лишь немногочисленные письма его к Сергею Григорьевичу и Михаилу Сергеевичу, почти все относящиеся к годам после смерти М<арии> Н<иколаевны>. Исключительная близость Поджио к семье Волконских, подтверждаемая его биографией и указанными выше письмами, заставляет думать, что большая их часть была уничтожена самой М<арией> Н<иколаевной> перед кончиною или позднее членами ее семьи. Вряд ли почти полное отсутствие писем лица столь близкого к семье Волконских можно объяснить случайностью, тем более, что архив Волконских дошел до нас в прекрасной сохранности»^[863].

Кроме того, О. И. Попова отметила, что и в напечатанных воспоминаниях княгини Марии Волконской немало недосказанного и непонятного в тех местах, где мемуаристка упоминает имена Александра Поджио и его брата.

Попова вполне допускала, что «дети М<арии> Н<иколаевны> — Михаил и Елена — были детьми и Поджио». В этом случае «становится понятной и пламенная любовь к ним М<арии> Н<иколаевны>, — писала О. И. Попова. — В них она нашла не только смысл и содержание своей жизни, не только с помощью их создала в трудной и сложной семейной обстановке какой-то свой неотъемлемый уголок жизни, в них она нашла те реальные нити, которые, вопреки всей внешней обстановке, прочно и тесно связывали ее с любимым человеком»^[864].

Такова была, по мнению биографа, суть «семейной драмы» княгини Волконской, «истинную причину которой мы узнаем всё же не от нее самой, а от лиц, непосредственно наблюдавших ее жизнь»^[865].

В определенной мере аргументированной и смелой, лишенной свойственного большевизму ханжества, гипотезе О. И. Поповой, изложенной в сборнике «Звенья», была уготована в СССР странная, как бы двойственная судьба. Значительная часть советской научной и культурной «общественности» сразу и практически безоговорочно приняла ее. В неформальном общении специалистов и любителей романтической истории вопрос о «внебрачных похождениях» княгини вполголоса обсуждался как вопрос окончательно решенный, непроясненный разве что в интимных подробностях.

Однако идеологические условия в стране постепенно менялись, мифы режима становились всё жестче и примитивнее — и посему с некоторых пор в официальной печати княгиня Волконская начала превращаться (и вскоре, естественно, превратилась) в кристально чистую, верную соратницу несгибаемого борца за свободу, едва ли не в убежденную революционерку, «декабристку», которая вслед за мужем бросила вызов «царизму». О спорных, «человеческих» фактах биографий такой категории лиц вещать не рекомендовалось. И поэтому в сочинениях декабристоведов и литераторов, посвященных Марии Волконской, о «чрезвычайной дружбе» княгини и Поджио приходилось в послевоенные времена или вовсе умалчивать, или говорить крайне осторожно, мельком, в основном посредством глухих намеков.

Тема «романа» Марии Волконской и Александра Поджио была тогда почти полностью вытеснена из пространства текущей историографии в сферу кулуарных бесед высокопросвещенной публики, знакомой со старыми изданиями.

А в 1989 году Н. П. Матханова попыталась закрыть эту скользкую тему окончательно. Она издала в Иркутске (с тщательными комментариями) мемуарное и эпистолярное наследие А. В. Поджио^[866] и в предисловии к книге остановилась на проблеме отношений М. Н. Волконской и итальянца. Н. П. Матханова заново изучила все имеющиеся документы, придирчиво проверила доводы О. И. Поповой и в итоге пришла к такому заключению: «Бесспорно, что А. В. Поджио был очень близок к семье Волконских и очень привязан к М. С. Волконскому, это подтверждают и впервые публикуемые в настоящем издании письма А. В. Поджио. Но ни одного не только прямого указания, но и намека на особый характер отношений А. В. Поджио и М. Н. Волконской не обнаружено. Никаких прямых утверждений в воспоминаниях и письмах декабристов, их родных и друзей также не найдено. Версия О. И. Поповой не может считаться доказанной»^[867].

Однако Н. П. Матханова, ставя под сомнение популярную давнюю гипотезу о «романе» княгини Марии Николаевны, так и не смогла эту гипотезу убедительно опровергнуть. Желания ее, вне всякого сомнения, были благими — а вот контраргументы оказались далеко не безупречными.