Маримба!

Продав свою старую однокомнатную квартиру с сидячей ванной и потолком 2,53 метра, до которого в легком прыжке достанешь рукой, я купила этот прекрасный участок в необыкновенно красивом месте, в шестидесяти километрах от Москвы по Новорижскому, самому лучшему, шоссе. С чистым проточным озером в двух километрах, с лесной земляникой на участке, с колодцем, с маленькой банькой, с просторным деревянным домом, в котором есть огромная застекленная веранда с низкими окнами, из них видна вся окрестная среднерусская красота, поленовская, щемящая, а также пышная ель, два узорчатых клена, клумба, давно уже засаженная моими цветами, и взметнувшаяся в небо раскидистая лиственница, вокруг которой по осени растут маслята.

Квартиру ту старую Данилевский все советовал мне сдавать. Трем узбекским семьям – им не привыкать делить одну комнату на три семьи. Или двум русским студентам с Урала, скажем. Сдавать и не бояться вползающей потихоньку, пока почти понарошку, с шутками да прибаутками, нищей, слепой, глухой, хромой старости.

Но я решила в пользу сегодняшнего дня, в пользу Катькиной лужайки, на которой она каждое лето высаживала своих куколок и мишек – долго, до тринадцати лет, лужайки, лежа на которой она прочитала не одну тысячу страниц. В пользу любимых и привычных взору перелесков, стаканчика земляники, которую я собираю на завтрак в начале июля прямо рядом с крыльцом. В пользу знакомой кукушки, которая живет на дереве в лесу, начинающемся за нашим забором, и у которой лучше не спрашивать, сколько мне осталось жить. Пока не спросишь – она кукует без остановки, а спросишь – начинает запинаться или просто молчит. И так уже не первый год… В пользу тихих вечеров и долгого заката за кромкой леса, своих любимых цветов, разросшихся за эти годы, старой скамеечки, где сидела моя мама и негромко смеялась, глядя на веселую лучистую Катьку…

Кто бы решил по-другому?

Теперь на своей собственной даче мне все хотелось делать капитально. Я стала подряжать Санька то на одну работу, то на другую. Он пытался все делать, как раньше, – криво и быстро. Но я стала платить больше и просить: делай все нормально, как для себя. Санек кивал и вроде старался. По дружбе ведь… С женой его я уже пару лет как подружилась.

Вышло это так. В июле мы собирались ехать на море. Я привезла из Москвы тридцать горшков цветов. Пять самых нежных и капризных отвезла маме, а остальные – на дачу. Маме было бы трудно поливать столько цветов, она уже плохо ходила. А цветам на даче – отлично. Они там здоровеют за лето, зеленеют зеленые, краснеют пестролистные, цветущие цветут, и все активно растут. Кого-то надо было попросить поливать цветы, пока нас не будет. Я присмотрела соседку за забором. Интеллигентная, милая, моего возраста. За день до отъезда подошла к ней, когда она что-то делала в саду.

– Вы не смогли бы поливать цветы – раза два в неделю, пока нас не будет?

– Нет, – ответила соседка сразу и категорически. – Ключи от дома брать не буду. Мало ли что.

– Да у нас ничего такого нет…

– И не просите, – махнула она рукой. – Нет.

Действительно, почему я была уверена, что она согласится? Я стала быстро перебирать в уме всех окрестных дачников. Ну кто, кто? Да никто. Эти редко приезжают, этот странный – пожилой, да ветреный, женщины меняются, не успеваю запомнить – то Верочка шашлыки жарит, то Настенька, то еще какая-то Кисанька, и кисаньки все молодые, шалые, с упругими ягодицами, которые они, не задумываясь, показывают всем соседям; этим страшно ключ оставлять, у них такой бойкий внучок подрос, глазами стреляет, говорят про него соседи недоброе… Нет, не знаю, кого попросить.

Есть еще одна знакомая в соседнем товариществе… Да, к ней! Она, правда, слегка чудаковатая… Истово верующая, мобильным телефоном не пользуется, но при этом копит деньги с помощью акций каких-то банков и предприятий, живет на проценты, растит внука, которого не признает ее сын, заставляет того все лето читать бородатых советских «классиков», именно так – не классиков, а «классиков», которых читать уже никакого смысла нет. Производственные конфликты, высосанные из пальца, картонно-плакатные герои с пафосными речами и чудовищными по своей бессмысленности и даже подчас бесчеловечности поступками – «Дело превыше всего!» Дело, которое осмеяли и растоптали чуть позже их собственные дети. Дело это заросло сейчас бурьяном и стоит по всей стране – в виде брошенных рассыпающихся заводов, неоконченных строек века, ржавых рельсов, ведущих в никуда, разбитых дорог, устаревших аэропортов, не выдерживающих современные нагрузки, космодромов, принадлежащих иностранному с некоторых пор государству…

– Полью цветы, конечно, – кивнула Галина Семеновна. – Только вот сейчас меня не будет… Праздник большой церковный, я и Гришеньку в Москву увезу, и сама уеду, будем ходить в церковь, молиться. А вы не будете?

– Мы – гм, вряд ли…

– А там церкви нет, куда вы едете?

– Есть, – я краем глаза посмотрела на Катьку, тихо стоящую рядом.