Маримба!

Я напомнила себе – Катька уже не малыш. И Альгидас слишком хорошо понимает по-русски. Приезжая в Литву, я тут же расслабляюсь – можно выражаться свободно, все равно половины не разберут, улыбнутся, кивнут. Но Альгидас учился, когда еще «в Литве были танки и КГБ», – увы, ничего другого в массе своей люди не помнят. КГБ и танки. И при случае – лояльные, терпимые, доброжелательные, – напомнят. Немцу про дедушку, а то и папу-фашиста, охранявшего, скажем, газовую камеру, не напомнят. Почему? Потому что у них лично никого не сожгли в газовой камере? Потому что это было давно, а наши танки ушли только двадцать пять лет назад? Или просто потому, что при виде веселых, откормленных, чисто, просто и ярко одетых немцев, в основном пенсионеров, катающихся по всему миру, совершенно не вспоминается фашизм, война, концлагеря, сумочки из человечьей кожи. Мы сумочки из человечьей кожи не шили, но нас ненавидят больше, если ненавидят.

В Литве ненависти почти нет, но есть привычное, глухое, глубоко спрятанное раздражение. «Русские». Точка. Не надо добавлять никаких эпитетов – «пьяные, наглые, хамские» – нет, не надо. Тем более, мы разные. Вот мы с Катькой, скажем, не пьяные и не хамские. Не пьющие и милые, высокоинтеллектуальные. Катька – юная певица с редким голосом, красавица и умница, читающая с нечеловеческой скоростью – 60 страниц в час, умудряющаяся при этом хохотать над прочитанным и запоминать в мельчайших деталях, а я – и так понятно, москвичка с двумя высшими, законченными, самыми лучшими образованиями, которые только можно вообразить. Приличная, вежливая, терпимая. В очках. Симпатичная, если меня не взъерепенить. В меру застенчивая. И все равно. Если мы громко засмеемся, или ненароком толкнем кого-то, или не оставим чаевых ленивому официанту, или постараемся занять место получше на концерте, где не пронумерованы места на билетиках, – «Русские!..»

На концерте во Дворце места́ как раз можно занимать любые, только надо прийти пораньше и выбрать себе из мягких, тяжелых стульев со светлой бархатной обивкой самый лучший, самый удобный. Я, как настоящие Весы, обычно пересаживаюсь раз пять. Там не видно, здесь не слышно, тут дует, нет, на первом месте было лучше… Катька, когда была совсем маленькая, покорно следовала за мной. А теперь, осознав свою другую природу и крайне заинтересовавшись зодиакальными различиями в нашей дружной семье, Катька решительно говорит:

– Так, всё! Один раз поменяли место – и хватит!

– Кто из нас мама? – смеюсь я, на самом деле радуясь, что кто-то у нас в семье может что-то выбрать хотя бы со второго раза.

– Ты – мама, а я – Стрелец. Мне цель ясна, – отвечает Катька.

А я любуюсь, любуюсь длинноногой, длинноволосой, ясноочей, улыбчивой, непохожей ни на кого конкретного, какой-то особенной Катькой. Уже лет пять как я перестала искать в ней и находить невероятное сходство с ее отцом. Отгорело-отболело, отошло. Стало мифами и легендами семьи. «Я так любила Данилевского…» – говорю я ей и не помню, как любила. Знаю, что это было. Но душе давно спокойно и легко.

– Мам, мам… – отвлекла меня Катька. – Вот, вот, смотри, это, наверно, маримба…

– Ну если это рояль, то там точно маримба.

В небольшом светлом зале, увешанном старинными картинами, действительно стоял черный рояль и еще какой-то инструмент – на высоких ножках, огромный, тоже черный, с большими клавишами. Рядом на табуреточке лежали длинные деревянные палки с разноцветными шариками, большими, размером с крупное яблоко.

– Кать, а почему ты решила, что бас поет с маримбой? Нет, маримба сама по себе.

– А!..

Катька, счастливая, как обычно, от приезда в любимую Литву, озиралась по сторонам.

– Здорово, мам… Ты веришь, что мы в Литве?

– Я еще в Москве.

– А я давно сюда приехала, еще в июне…

Мы переглянулись и засмеялись. Слышал бы кто со стороны, подумал бы что-то не то. Я же действительно оставила в Москве дела, на полдороге выпущенную книжку, бросила сад на даче, розы, поручила соседке цветы в Москве – шестьдесят четыре горшка… А Катька грезит о Курляндии весь год, и можно поверить, что она приехала в мечтах сюда гораздо раньше, пока копалась вместе со мной в саду, и даже когда на две недели в начале лета ездила на «теплое» море…

«Море должно быть холодное! – кричит Катька, с визгом бросаясь в высокую, отливающую стальным блеском балтийскую волну. – А-а-а-а… Мама, ныряй, не раздумывай!»

«Кто из нас мама…» – бормочу я и тоже с разбега бросаюсь в волну. Иначе нельзя, околеешь под ледяным ветром. А так через пару секунд в воде перестаешь ощущать тело, а потом вдруг тебе становится тепло и весело.

… – Мам, мам, смотри, это, наверно, он будет играть…

Из маленькой дверки за роялем вышел взрослый темноволосый человек. Приосанился, встал посередине зала, поклонился. За ним появилась женщина, к роялю, тоже поклонилась.

– Да нет, это бас.

– Это же не тот бас! Мам, ты же помнишь, он щупленький и светлый. Он что, так поправился за зиму?

– Кать… – я посмотрела на дочку. – Литва – маленькая страна, но не настолько. Здесь как минимум два гастролирующих баса точно должно быть.