Маримба!

Я надену свитер, который сто лет назад мне связала мама, включу старую кассету с записью папиной любимой музыки в старом ветхом магнитофоне, в который раз напомню Катьке какую-нибудь смешную историю из репертуара моей бабушки, прекрасной рассказчицы и выдумщицы, еще и добавлю и приукрашу от себя, испеку брусничный пирог, секрет которого знала только моя мама, а я лишь приблизительно помню, что за чем класть, вставлю погнувшуюся фотографию деда – героя войны в новую рамочку и постараюсь смотреть в будущее без страха. Не бояться стареть. Не бояться нищеты и одиночества старости.

Буду дальше искать смысл во всем, что вижу и знаю, что было и что будет. Буду делиться успехами в своих поисках с Катькой. И надеяться, что она продвинется дальше меня. Что тот свет, который в ней есть от рождения, поможет ей видеть лучше, идти быстрее, больше смеяться, реже страдать и, зная теперь, что есть эта тонкая грань между тем миром и нашим, жить, все же не ощущая ее.

Memento vitae, дорогая моя Катька, помни о жизни, о том, что она дается один раз, как большой подарок. Дается на время, не навсегда. Кому на какое время – никто не знает. И думать об этом нельзя. Думай о жизни, своей, чужой, нашей общей, жизни тех, на кого мы похожи и чья кровь течет в нас, о тех, кто появится на свет и будет похож на тебя и на меня, и на тех, кого больше нет. Думай о жизни, а я, пока я здесь, буду думать о тебе и вместе с тобой.

Я вытирала пыль с книжных полок, и на меня выпала старая фотография, которую я даже не помню. Смеющаяся мама смотрит на сияющую, невероятно чем-то довольную Катьку, маленькую, смешную, в длинном свитере, который мама ей только что связала, и Катька будет носить его еще много зим. Катька со светлыми волосиками, которые потом стали темнеть, в огромных теплых носках, стоит на белом пушистом коврике. Мама – с ясными голубыми глазами, красиво причесанная, внимательно и с такой любовью и теплотой смотрит на Катьку.

Memento vitae…

Улица Маршала и ее обитатели

Голова имеется у всякого, но не всякому нужна.

А. П. Чехов

Я всю жизнь живу на улице маршала… впрочем, не важно, какого именно – одного из самых известных маршалов Советской армии, не дожившего, правда, до войны, расстрелянного аккурат перед тем, как немцы в очередной раз решили попробовать навести свои порядки в Европе.

Раз в пятнадцать лет я переезжаю из дома в дом – то получше, то похуже, то в совсем отличный, новый. И живу всю жизнь, видя вокруг себя одни и те же дома, то же небо, тех же людей, как и я, идущих, идущих по этой длинной живописной улице к своим тридцати годам, а там и к сорока, и к пятидесяти, и дальше…

Кто-то уезжает, кто-то изменяется до неузнаваемости, кто-то – увы – умирает. С некоторыми иногда общаемся, иногда – просто здороваемся.

– Кто это, мам? – часто спрашивает меня Катька, когда я с кем-то переброшусь парой дружелюбных приветствий: «Ну, как вы?» – «Нормально, растем, учимся…» – «И мы…»

– Не знаю, – честно отвечаю я. – То есть… ну кто-то из нашего района. А как зовут и вообще – кто, откуда, не помню.

Катька, понятное дело, смеется. А я радуюсь, что у меня есть моя деревня, где я – дома. Даже если эта деревня в последние годы стала непохожа на саму себя.

В каждой деревне должен быть свой дурачок. А как же без него? В самом первом моем дворе, засаженном кустами сирени – и бледно-лиловой, и розоватой, и кремовой, и белоснежной, а также грушами, райскими яблонями, барбарисом, шиповником, цветущим махровыми ароматными цветками (двор был между двумя пятиэтажками-кооперативами естественных факультетов МГУ), жил дурачок Леня-попугай. Взрослые сочувственно вздыхали, видя быстро бегущего по двору Леню, сорокалетнего, рыже-плешивого, страшно озабоченного. За ним всегда следил КГБ, так думал Леня и рассказывал по секрету всем желающим. Дети боялись его и смеялись над ним. Я больше боялась. Когда моя мама останавливалась и, стараясь не смотреть на взмокшего, перебудораженного Леню, слушала его сбивчивый рассказ, я пряталась за свою маленькую маму и так и стояла, изредка выглядывая и тоже внимательно слушая.

– Свет, Свет, ты пойми, пойми, – торопился рассказать Леня. – Он стоял там и ждал меня, а когда я прошел мимо, он мне и говорит… Так, знаешь, сам в газетку смотрит и говорит: «Все напишешь, все! Ничего от нас не скроешь!» Свет, посмотри, он там? – Леня кивком показывал за свое плечо.

– Нет, там никого нет. Мы пойдем, Лень, хорошо?

– Свет, Свет, подожди! Если он к тебе подойдет, ты скажи: «Леонид в прошлый раз вам все рассказал, больше его не сажайте, не пытайте». Хорошо, Свет?

– Хорошо, Леня. Обязательно скажу…

– Ой, идут… – Леня неожиданно срывался с места и, смешно загребая ногами, несся дальше по двору – как-то боком, спотыкаясь, непрестанно оглядываясь и бормоча.