Марина

– Да, на физкультуре, с турника упал, – не отрываясь от поглощения супа, быстро ответил Лёня.

– О чём только учителя думают? – возмущённо продолжила она, но вскоре успокоилась и тоже стала есть. Отец, пристально посмотрел на лицо сына, но ничего не сказал. Он отложил в сторонку газету и придвинул поближе к себе тарелку с супом, но прежде чем начать есть, ласково посмотрев на жену, спросил.

– Софьюшка, как прошёл день?

– Сегодня была в магазине, и ко мне подбежал мальчик, лет так десяти, и ну приставать: «Тётенька, купи у меня рыбку свежую, купи да купи!», – как-то грустно ответила она.

– И что же, ты купила? – видя, замешательство жены спросил Семён Давидович.

Жена о чём–то думала и не сразу услышала вопрос. Лишь когда Семён Давидович повторил его снова, вышла из оцепенения.

– Что ты говоришь? Ах, да, купила, – вспомнив, о чём шла речь, торопливо добавила женщина.

– Какая-то ты странная сегодня. – Семён Давидович обеспокоенно посмотрел на жену. – У тебя всё в порядке?

– Да, дорогой, всё нормально, что-то голова болит. Пойду, прилягу, – и женщина быстро встала и ушла в спальню.

Отец и сын остались за столом доедать суп. Лёня съел первым и, сказав «спасибо», прошёл в свою комнату. Чуть позже к нему пришёл отец. Плотно прикрыв дверь, он прошёл и сел на диван. Лёня сидел за столом и решал геометрическую задачу.

– Сынок, так куда ты намерен поступать после окончания школы, напомни? – начал разговор отец.

– Пап, мне сейчас некогда, если у тебя всё, то давай завтра поговорим. Извини, мне действительно некогда, – на секунду оторвавшись от тетрадки, произнёс Лёня, а потом снова продолжил рисовать чертёж к задаче.

– Лёня, я не страдаю отсутствием памяти, но вот ты, похоже, что да.

– Ну, что ещё? – бросив карандаш на стол, недовольным голосом воскликнул Лёня, повернувшись лицом к отцу.

Тот, подавшись вперёд, – очевидно, чтобы быть ближе к сыну, – тихим голосом заговорил.

– Ты хочешь на юридический, но ты догадываешься, наверное, что здесь ты не поступишь. Я имею ввиду – в Союзе. Мы с мамой делаем всё возможное, чтобы получить разрешение на выезд. А ты!

– А что я? – раздражённо вставил Лёня.

–Не перебивай. Что за дружба у тебя с этой девушкой? Он с турника упал. Мне-то хоть не ври.

– С какой? – Лёня отвёл взгляд. Он взял в руки карандаш и сделал вид, что намерен продолжить чертить.

– Ты сам прекрасно знаешь. Мне Самуил Семёнович рассказал, что практически каждый день видит вас вместе.

– Откуда он мог нас видеть, цирюльник проклятый?!

– Не ругайся, он желает тебе добра. У неё отец – фашист. Тебе повезло, ты родился в сорок третьем, почти в сорок четвёртом. Я тебе рассказывал, но ты, очевидно, забыл. Так вот, из всего Шнейдеровского рода, из всех проживающих в Союзе, которых насчитывалось восемьдесят человек, в живых остались только мы. Мы – три человека. Понимаешь – три человека… Мы остались живы только потому, что на начало войны проживали в Москве. Все остальные наши родственники, жившие в Белоруссии и на Украине, были уничтожены нацистами в концлагерях или гетто, или убиты на поле боя. Возможно, отец этой девочки нажимал на курок автомата, стреляя по беззащитным людям или отдавал приказы устраивать облавы с целью обнаружить еврейских детей, спрятанных добрыми людьми. Понимаешь ты или нет? Такое не прощают и не забывают. В ней течёт кровь её отца – фашиста. Это, во-первых, а во-вторых, если до Москвы дойдёт, что ты дружишь с немкой, нас не то, что из страны не выпустят, нас в тюрьме сгноят. Я прошу тебя, пока по-хорошему, прекрати всякую дружбу с этой девочкой, иначе мы вернёмся в Москву и там будем дожидаться разрешения на выезд.

– Я не смогу. Чем же тогда мы лучше тех же фашистов, если бросаем в беде? Ей и так не дают жить, дразнят, оскорбляют, угрожают убить.

Отец, ничего не ответив, молча, встал и вышел из комнаты сына. Что мог он сказать ему? Он – Семён Давидович Шнейдер, врач- хирург? Был на войне с первого её дня. Оперировал под бомбёжками, голодал, недосыпал. Работал по восемнадцать и больше часов в сутки. Лишь в конце войны был комиссован и отправлен в Москву. Он видел смерть в самых ужасных её проявлениях, и казалось, уже ничего не должен бояться. Но когда, вернувшись, через несколько лет был осужден по так называемому делу врачей – испугался, потому что был бессилен что-либо доказать. Конечно, он знал о репрессиях, готовился, но, когда пришли – испугался. Даже не за себя – за маленького Лёньку, за Софьюшку. И вот сейчас опять этот животный страх. Стыдно смотреть сыну в глаза, зная, что он прав. Семён Давидович прошёл в спальню. Софья уже лежала в постели и читала книгу.

– Сёмушка, ты где был?

Ничего не ответив, Семён Давидович молча, разделся и лёг в кровать. Жена убрала книгу, выключила торшер и пролезла под руку мужа. Он лежал на спине с открытыми глазами, одной рукой обнимал жену.

– Почему они нас так ненавидят, что плохого мы им сделали? – грустным голосом сказала Софья. – Ты знаешь, этот мальчишка, ну, который рыбу-то мне продал, так вот, он, уходя, меня жидовкой обозвал. И с такой ненавистью… За что?