Марина

После ужасного случая в кабинете Михаила мы трое, Луис, Шелли и я, все думали о том, как отвлечь Михаила от его фобий и наваждений. Это не было легко. Михаил всегда точно знал, когда люди ему лгут, хотя и не показывал это собеседнику. Внешне он был послушен, смиренно принимал лечение и, казалось, признавал себя больным. Но когда я глядела ему в глаза, то видела тьму, которой была полна его душа. Он больше нам не доверял. Нищета, в которой мы жили, усугублялась. Банковские счета были заморожены, имущество фабрики Вело-Граннель конфисковано государством. Сентис, который рассчитывал, что его интриги принесут ему единоличное владение фабрикой, просчитался – он также был разорен. Все, что у него осталось, была старая квартира Михаила на улице Принцессы. У нас же осталось то, что Михаил оформил на мое имя, – Большой Королевский театр, эта могила всех моих иллюзий, куда я стала в конце концов приходить, чтобы прятаться ото всех, и старая оранжерея возле железнодорожных путей в Сарья. Ее Михаил когда-то использовал для своих экспериментов.

Мои драгоценности и ту одежду, что чего-то стоила, Луис потихоньку продавал, на это мы и жили. Мы с Михаилом едва разговаривали. Он бродил, как привидение, по нашему темному дому, все больше горбясь и хромая. Скоро он уже не в силах был удержать в руках книгу. Читать тоже было трудно, сдавали глаза. Теперь он не плакал – смеялся. От этого смеха, который я слышала порой по ночам, стыла кровь в жилах. Была тетрадь, в которую он что-то постоянно писал своим почерком, все менее разборчивым: руки быстро атрофировались. Если приходил доктор Шелли, Михаил запирался в кабинете и не выходил, пока его друг был у нас в доме. Я поделилась с Шелли своими страхами – мне казалось, что муж замышляет самоубийство. Шелли ответил, что он боится куда худшего. Я не могла, а скорее не захотела его понять.

Еще у меня была навязчивая идея, которая, казалось, спасет наш брак и облегчит страдания Михаила: я хотела ребенка. Казалось очевидным, что появление ребенка даст Михаилу силы жить и покончит с нашим отчуждением. Такие иллюзии завели меня очень далеко. Я помню, как порой дрожала всем телом, страстно жаждая получить это маленькое, спасительное для нас существо, эту надежду на будущее. Мне снилось, что я держу в руках младенца, и младенец этот – Михаил, маленький, невинный и счастливый. Как хотела я спасти и продолжить его жизнь в жизни сына, как мечтала очистить его тем самым ото зла и несчастья! Я не могла позволить, чтобы эту мою мечту Михаил разрушил, догадавшись о ней и отвергнув. Другая трудность была просто в том, чтобы остаться с ним наедине – уже долгое время муж меня избегал. Не желал показываться в своем уродливом, деформированном теле. К этому времени болезнь дошла до речевых центров, и он уже не говорил, а мычал и неразборчиво бормотал, приходя в ярость от стыда и бессилия. Питаться теперь он мог только жидкой пищей. Все мои попытки внушить ему, что меня не отвращает его физическое состояние, что только я могу до конца понять и облегчить его страдания, лишь ухудшали положение. Но я была фанатична, упорна и сумела единственный раз в жизни обмануть Михаила. Обман этот, однако, вышел мне боком. Худшей ошибки я в жизни не совершала!