Марина из Алого Рога

— Нѣтъ спора, заговорилъ онъ вслухъ, довольно ловко заворачивая оглобли, — что люди способные на такія, прямо надо сказать, безкорыстныя жертвы-съ, во всякомъ случаѣ люди почтенные, всякое поощреніе себѣ заслуживающіе… Но все же-съ, стою на томъ, вѣдь это люди не реальные-съ!… Отсюда вижу-съ: витаетъ почтенный человѣкъ въ воздуся-хъ, все человѣчество на перси себѣ принять готовъ-съ, любовь эдакая всеобъемлющая, анъ гранъ… Типъ сороковыхъ годовъ, извѣстно. Эстетикъ-съ!…

— А вамъ какихъ еще нужно? съ вызывающею улыбкой спросила Марина.

— И такіе нужны-съ, и такіе! засмѣялся Левіаѳановъ. — Только за этими, за благодѣтелями-то, изволите видѣть-съ, должны стоять настоящіе, реальные люди… которые все вести должны-съ… И это даже гораздо удобнѣе… и безопаснѣе, потому эти эстетики, аристократы эти-съ, они тамъ, наверху, довѣріе внушаютъ… и за ними человѣку, что говорится, какъ у Христа за пазушкой. Теперь не мало такихъ примѣровъ на Руси: аристократъ, знаете, благонамѣренный, вывѣскою, размалеваннымъ этимъ орломъ, что пучитъ грудь на воротахъ-съ… ну-съ, а тамъ, внутри зданія, реалисты настоящее дѣло дѣлаютъ-съ! уже захлебывался и облизывался Левіаѳановъ, рисуя предъ Мариной эту соблазнительную для него картину.

— А кто же лучше по-вашему, гнѣвно задрожалъ голосъ дѣвушки, — эти-ли честные люди на воротахъ, или тѣ, которые ихъ "тамъ, внутри," обманываютъ?

— Да кто же вамъ говоритъ про обманъ! словно даже и обидѣлся тотъ: — никакого обмана тутъ нѣтъ-съ, потому что естественнымъ теченіемъ, непобѣдимою силою вещей, эстетикъ-съ всегда, въ каждомъ данномъ случаѣ долженъ подчиняться реалисту, ибо самая великодушная фантазія безсильна предъ фактомъ-съ. А съ фактомъ эстетикъ справиться не въ состояніи-съ, и съ перваго же разу мизернѣйшимъ образомъ пасуетъ предъ нимъ-съ, потому что онъ, извѣстно, орелъ-съ, свысока, анъ гранъ!… А реалистъ — кротъ, руки себѣ марать онъ не боится, всякіе входы и выходы знаетъ-съ, терпѣніемъ, голодомъ да холодомъ повитъ и вскормленъ, такъ-сказать… такъ какъ же ему не осѣдлать почтеннаго верхогляда-съ, воздыхающаго о пользѣ народа на тысячномъ матрацѣ и не разумѣющаго даже того, въ чемъ именно эта польза народа состоитъ-съ! Вѣдь вы подумайте только о томъ: вѣдь благодѣтель этотъ съ мужикомъ и говорить-то не умѣетъ-съ, вѣдь, какъ онъ тамъ себѣ ни распинайся и ни гуманничай, вѣдь онъ крестьянскому-то своему воспитаннику вовѣки-вѣковъ чуждъ останется, и будетъ въ немъ видѣть этотъ сынъ народа все то же начальство-съ, которое онъ съ пеленъ пріученъ ненавидѣть!…

— Неправда, пылко заступилась Марина, — онъ этого мальчика, воспитанника своего, любить будетъ, а любовь… это всякій чувствуетъ!…

— Любовь! захихикалъ опять Левіаѳановъ, — любовь во Христѣ?… Ну-съ, эта штука стара, ее бросить пора! На нее босому сапоговъ не сошьешь!… На этой-то штукѣ-съ всѣ они проваливаются, благодѣтели-то!… Какая тутъ христіянская любовь-съ, когда весь общественный порядокъ ни черта не стоитъ, и…

— И вы бы хотѣли мальчикамъ разрушеніе его проповѣдывать! не сдерживаясь болѣе, не дала ему кончить Марина.

"Эге, да какъ она прямо хватаетъ!" подумалъ нѣсколько озадаченный "сынъ отечества".

— Я вижу, барышня, сказалъ онъ громко, — что вы не даромъ изволите проводить ваше время въ обществѣ сіятельныхъ лицъ, слишкомъ вы консервативны стали-съ… Только къ чему вы эти жалкія слова говорите: "разрушеніе" и прочее? Какое тутъ разрушеніе? Коли вещь цѣла и здорова, такъ она отъ слова прахомъ не разсыплется… Ну, а если прогнила она вся насквозь, вѣдь вы ее отъ самогибели ничѣмъ не спасете-съ! Я полагаю, что вашъ графъ, какъ умный человѣкъ, самъ за гниль стоять не станетъ-съ…

— Я все это слышала, знаю! еще разъ прервала его дѣвушка.

Глаза ея горѣли какъ въ лихорадкѣ; она едва совладѣвала съ нервною дрожью, пронимавшею всѣ ея члены.

— Я знаю, я сама испытала… все, чему вы насъ учили тамъ, въ пансіонѣ… и они, эти, — Марина кивнула на столъ съ журналами, — это гниль…. и смерть… да, гниль и смерть!… Я неумѣлая, ничего не знаю, ни за что приняться не умѣю, — такъ хорошо воспитали меня! Но я чувствую, всѣмъ существомъ моимъ чувствую, не этому слѣдуетъ учить народъ… что вы не учители его, а презиратели!… Они, эти "эстетики", надъ которыми вы смѣетесь… такіе люди, какъ графъ, — они тысячу разъ ближе къ бѣдному народу… онъ ихъ всегда въ тысячу разъ будетъ болѣе уважать, любить, чѣмъ васъ, злюковъ, ненавистниковъ!…

Левіаѳановъ опѣшилъ… Этотъ горячій, прерывающійся голосъ, эти сверкающіе глаза, негодующія яркія губы, — ему еще и не случалось натыкаться на что-либо столь искреннее, сильное и красивое. Но, главное, онъ понималъ, что она, эта красавица, гораздо глубже проникала въ суть вещей, чѣмъ онъ это могъ предполагать, и что это подымалось теперь серьезною преградой къ достиженію имъ тѣхъ политическихъ и матеріальныхъ цѣлей, для которыхъ онъ, по иниціативѣ Вермана, пріѣхалъ въ Алый-Рогъ.