Марина Мнишек

Марина Мнишек и ее свита стали в Москве свидетелями избрания нового царя Василия Ивановича Шуйского. Учитывая, что совсем недавно он не просто праздновал вместе со всеми коронацию и свадьбу царицы Марии Юрьевны, но по праву одного из самых родовитых вельмож играл в этих обрядах ключевую роль, выбор его царем сулил лучшую участь оставшимся в живых полякам и литовцам. Тем более что из дворца подавались недвусмысленные знаки о желании начать переговоры между двумя государствами о дальнейшей судьбе подданных Речи Посполитой. Марина Мнишек, снова превратившаяся для русских людей всего лишь в дочь сандомирского воеводы, по-прежнему, до избрания нового царя, оставалась в Кремле. Любопытно, что царь Василий Шуйский своими первыми распоряжениями относительно бывшей царицы озаботился… делами кухни. «Царице», как по-прежнему называл ее автор «Дневника Марины Мнишек», «давали все необходимое в крепости, но так как готовившихся там блюд она не могла есть, отдали приказ на кухню пана воеводы, чтобы там же готовили еду для нее». Впрочем, возможно, что это просто снимало подозрения в намерении отравить Марину Мнишек, так как она могла опасаться, что с ней произойдет то же, что, по официальной версии, произошло с годуновской семьей. 23 мая (2 июня) бывшую царицу Марию Юрьевну вместе с ее фрейлинами наконец-то отправили к отцу, где она могла по-настоящему успокоиться после пережитых потрясений. Потеря драгоценностей, жемчуга, платьев и всего имущества, запертого в кладовых нового царя, казалась ей уже меньшим злом по сравнению со всем остальным. Тем более что она соглашалась отдать их насовсем, лишь бы ей вернули слугу-арапчонка, встречавшего ее в роскошной карете при въезде в Москву. В восемнадцатилетней шляхтенке, только что находившейся между жизнью и смертью, жили еще девические привязанности к своим «игрушкам».

Теперь победившие бояре во главе с царем Василием Шуйским взялись за сандомирского воеводу Юрия Мнишка, справедливо считая его главным «опекуном» свергнутого «Ростриги». Неделю спустя после возвращения Марины Мнишек к отцу, 30 мая (9 июня), сандомирского воеводу привезли в Кремль, где он с небольшим числом приближенных «предстал перед панами думными». С обеих сторон начались прения со взаимными упреками и обвинениями (это было только начало более чем двухлетней тяжбы). В «Дневнике Марины Мнишек» передается суть разногласий: «Всю вину за смуту, происшедшие убийства, кровопролитие они возлагали на пана воеводу, будто бы все это произошло из-за того, что он привел в Москву Дмитрия (которого они называли изменником). А пан воевода объяснял и доказывал свою невиновность. Припомнили и то, “что тебя, пан воевода, Бог чудесно спас (за то его благодари), ибо с тобою то же должно было случиться, что с Расстригою сталось”»

[153]

.

Вопросы бояр и ответы воеводы Юрия Мнишка сохранились в современной записи, сделанной кем-то из присутствовавших на обсуждении поляков. Воевода пытался защищаться и доказывал, что он действовал под влиянием самой «москвы», признавшей «того человека» своим государем, и якобы ни в чем не хотел идти против воли московских панов-радных, то есть Боярской думы. Пан Юрий объяснял, что он искренне желал «получить разрешение панов сенаторов московских относительно кондиций, на которых я условился с покойным и по каким бы мог дать дочь свою в супруги покойному», однако его остановил посол Афанасий Власьев (на него воевода Юрий Мнишек неоднократно ссылался в подтверждение справедливости сказанного), который грубовато сформулировал для сандомирского воеводы суть политической системы Московского государства: «У нас государь делает, что хочет, не советуясь с панами думными, не так, как тут у вас в Польше». Отвергал воевода и обвинения в том, что будто бы приехал со своими жолнерами «для войны»: «О войне или о какой измене я не помышлял, ибо и дочери бы своей с собой не привозил и не дал бы ее в супруги покойному, если бы для этого с ними приехал». Возникали и вопросы вероисповедания. Здесь также пан Юрий сослался на интересы дочери. На упрек в желании ввести «латинскую веру» воевода отвечал, что он как отец «следил, чтобы дочь моя для спасения души от веры своей не отступала. Поэтому хотел бы, чтобы она в назначенных ей владениях капланов в костелах своих имела, по примеру многих других» [154]. Становилось очевидным, что воевода будет стоять на своем.

Но и московская дипломатия добилась определенного успеха. Сандомирский воевода подтвердил подлинность договора 25 мая 1604 года, текст которого был найден в хоромах у самозванца. Не отпирался Юрий Мнишек и от того, что «писал к нему розстрига ж с Москвы лист за своею ж рукою, а дал ему город Смоленеск со всем уездом да Северу всю и поволил ему в них костелы ставити и монастыри римские» [155]. Лучшего аргумента для того, чтобы оправдать свои действия, бывшим заговорщикам не стоило и искать. Компрометирующие самозванца документы тут же были переведены на русский язык и прочитаны на Лобном месте.