Марина Мнишек. Невероятная история авантюристки и чернокнижницы

Если все мои предположения или догадки о какой-то возникшей обиде не соответствуют действительности, и я ничем не запятнал свою честь, то как относиться к столь спешному исчезновению пана Ежи, как раз накануне выплат нанятым им же шляхтичам? И как мне теперь, оставшись один на один с многочисленным врагом расценивать благословление короля и святых отцов Римской Церкви? Тем более, исполнять данное им обещание?

Отправляю Вам это послание, лишь для того, чтобы от Вас лично получить ответ на вопрос: «В чем моя вина?». И, исходя из этого, уже сделать окончательный вывод.

P. S. Впрочем, после всего случившегося, я не буду удивлен, если не получу ответа ни от Вас, ни от Вашего достопочтимого батюшки. Искренне надеюсь, что золото, полученное от Его Величества на содержание моей армии, поддержало благополучие Вашего рода, сытость которого, бесспорно, имеет большее значение, нежели Ваше царствование на московском престоле».

Марианна положила листок на стол и непонимающе посмотрела на Корвуса.

– Маар-р-ра, Мар-р-ри-а-на… – выговорил ворон.

– Пошел вон! – закричала она, и отшвырнула надоедливую птицу в сторону с такой силой, что та ударилась о стену.

– Не смей трогать мою птицу, вздорная девчонка! – возмутился Корвус. – Этот ворон умнее и мудрее всей вашей семьи!

– Да, как ты смеешь так говорить со мной?! Жалкий карлик! – прошипела Марина, уже готовая вызвать отцовских стражников.

– Забыла, что сказал отец? Пока его нет в Самборе главный – я! Я решаю, как и что будет с тобой и всем вашим домом! Я, а не ты!

– Мой отец такое же ничтожество, как и ты, – выдохнула Марианна.

Корвус демонстративно поправил рукав своей рясы, чтобы показать тяжелый золотой перстень с печатью в виде разорванного сердца – символа власти в Ордене святого Бернарда.

Убедившись, что Марианна поняла его намек, он подошел к столу, уселся на высокий резной стул и, положив ладони на гладкую мраморную поверхность стола, посмотрел на нее.

– Письмо, – приказал он.

– Insanis[1], – подал голос из угла комнаты ворон.

– Я же говорю, что эта птица умнее многих двуногих, – усмехнулся Корвус, принимая письмо от Марианны.

Она бросила взгляд в угол, где стоя на полу, ворон своим огромным черным клювом поправлял жесткие перья.

– Madcap femina[2], – ворчал ворон.

Марина испуганно отвела от него взгляд и посмотрела на Корвуса.

Тот мрачно сидел и перечитывал письмо во второй раз.

– Avarus pediculum. Goosey[3], – наконец выговорил он.

– К сожалению, это так, отец мой, – также мрачно ответила Марианна.

– Я тебе не отец. А твой отец хуже проклятия… Рано или поздно его жадность и легкомысленность погубят нас. Чем дольше ты будешь зависима от него, тем вероятнее, что погибнешь еще молодой. Ты поняла меня, девочка?

– Почему? – испуганно спросила она.

– Потому что только сам человек способен изменить предначертанное ему свыше. Чем дольше ты будешь полагаться на кого-то, кроме себя, тем скорее попадешь на виселицу.

– Да, падре, – еле сдерживая обиду и злость, ответила Марианна.

Корвус встал из-за стола, подошел к ворону, уже закончившему приводить себя в порядок и погладил его по холке.

– Никто не смеет так обращаться с моим братом, – сказал он.

Марианна побледнела. Таким она не видела Корвуса никогда. Его маленькое острое лицо выглядело как серая маска. И, если бы не холодные глаза человека, готового в любой момент на убийство, можно было подумать, что к ней повернута, действительно маска.

– Простите, – тихо сказала она.

– Жди моего решения. Не выходи за пределы замка. Если прибудет отец, сразу сообщи об этом мне. По другим поводам не беспокой.

Он бережно взял птицу в руки, посадил к себе на плечо и направился к выходу.

– Отрави ее! – тихо пробурчал ворон, когда Корвус закрывал за собой дверь.

Марианна села за стол и положила руки на стол. Ее пальцы дрожали. Еще никто ее так сильно не обижал, как отец. Это было настоящее предательство. Она прекрасно понимала, что раз письмо от жениха пришло раньше, чем отец вернулся из Московии, значит Мнишек в Варшаве. А в столице он мог делать только одно – ублажать куртизанками короля, чтобы сменить его гнев на милость.