Марина Мнишек

Так под влиянием демарша сенатора Юрия Мнишка планы похода короля Сигизмунда III в Россию были отложены. Однако отмениться вовсе они не могли. Более того, сейм разрешил королю действовать по своему усмотрению для защиты интересов Речи Посполитой в Московском государстве, и война стала делом времени [279]. Поэтому король Сигизмунд III по-другому отнесся к обращению польских сторонников самозванца, решив не отталкивать тушинское «рыцарство», дабы иметь возможность использовать его опыт в будущем. Как вспоминал Николай Мархоцкий, послов было четверо – Веспасиан Русецкий, Станислав Сулишевский, Миколай Концешкевич и еще один (имени которого автор «Истории Московской войны» не запомнил). К королю Сигизмунду III обращались с посланием «наши братья-рыцарство с их гетманом, князем Романом Наримунтовичем Рожинским, верноподданные вашего величества, вступившие с оружием в Московскую землю для славы царя Дмитрия Ивановича Московского». Посланцы обосновывали свое историческое право «выходить за пределы государства без согласия своих государей», если это было вызвано «благом Речи Посполитой». На рассмотрение короля предлагалась такое объяснение похода войска гетмана Ружинского в Московское государство: «Чтоб столь великое пролитие крови наших братий, замученных в Москве, где они обмануты были предлогом дружбы и обобраны в имуществе, было надлежащим образом отмщено». Войско свидетельствовало свое повиновение и упоминало собственные заслуги: что оно стало «щитом», в то время когда неприятель «уже готовился тогда выступить к границам вашего величества» (не очень понятно, что имелось в виду, так как царь Василий Шуйский не собирался нападать на Речь Посполитую, а начавшаяся в Северской земле междоусобная война была внутренним делом). Далее рыцарство, служившее царю Дмитрию Ивановичу, упоминало, что оно «без всяких издержек со стороны вашего величества и Речи Посполитой», а «собственными нашими средствами» (намек на их возмещение?) «отомстило не только за омраченную славу нашего народа, но освободило и отпустило в отечество послов вашего величества, задержанных вопреки обычаю всех народов в течение двух с половиной лет, и многих из наших братий, отправившихся на свадьбу царя Дмитрия Ивановича с ведома и дозволения вашего величества» [280].

Показательно, что о самой Марине Мнишек посланцы даже не упоминали, равно как и о ее отце сандомирском воеводе. Очевидно, в польском войске самозванца не придавали большого значения приехавшим туда Мнишкам в отличие, скажем, от упомянутого в письме посла Речи Посполитой Николая Олесницкого, выполнявшего официальную миссию короля в Московском государстве. Что говорить о Мнишках, когда немного уважения было выказано «тому, которого они теперь носят на руках, которого мы выдвигаем на престол Московский нашей кровью и издержками». Тушинский вор не удостоился того, чтобы быть названным по имени. Из контекста письма, отправленного войском королю, можно вообще понять, что самозваный царь – побежденный враг, которым можно понукать: «Мы, почти сев им на хребты, принудили к тому, что они теперь, устрашенные нами, бьют вашему величеству челом» (хорошая иллюстрация правоты современников, говоривших о гордости и заносчивости поляков). Царский посланник, по словам «рыцарства», должен был пообещать от имени тушинского царя Дмитрия «вашему величеству и всей Речи Посполитой – нашей матери – вечную приязнь и верную, твердую любовь». Войско гетмана князя Романа Ружинского просило короля, чтобы их считали «детьми», а не «пасынками нашего отечества». Завершалось это полное возвышенной риторики письмо вполне по-земному: войско просило об отсрочке своих судных дел на время участия в московском походе.

По оценке Николая Мархоцкого, послов от «рыцарства» «приняли благосклонно», хотя «дурное мнение сохранилось». Иосиф Будило в своих дневниковых записях оставил более конкретные детали. Король удостоил тушинское войско ответа, но прислал письмо, «запечатанное домашней королевской печатью, и в нем король обещает прислать к войску своих послов». Тем самым король Сигизмунд III давал понять, что обращение войска не является предметом официальных переговоров. Но это и не был разрыв, как в случае отвергнутого посланника самозваного царя Дмитрия. Войско могло надеяться, что король удовлетворит их нужды и начнет с ними переговоры, как было обещано в его письме подмосковному «рыцарству» 12 (22) февраля 1609 года.

Что же происходило в это время в самой России?