Марина Мнишек

23 декабря 1607 года «литовские посланники» опять были «в ответе» у бояр, но дело с места не сдвигалось. В ходе переговоров прозвучал лестный для московской стороны аргумент о том, что для царя Василия Ивановича большая честь одновременно принимать сразу четырех послов и посланников короля Речи Посполитой. Однако это была всего лишь дипломатическая уловка. Дав разрешение на совместные действия польско-литовских послов и посланников, царь Василий Иванович сильно укрепил позиции противоположной стороны. 28 января 1608 года послы Николай Олесницкий и Александр Госевский вручили царю Василию Ивановичу новые грамоты о своем посольстве. Они были привезены Витовским и Соколинским и датированы 28 мая 1606 года, что позволило послам, отправленным когда-то к самозванцу, исполнять новую дипломатическую миссию. При этом произошла замечательная сцена. К бывшим послам-«пленникам», получившим новые полномочия, в соответствии с дипломатическим протоколом обратились с вопросом: как они «поздорову ль» [188]. Можно представить, с какими чувствами вынуждены были произносить свои любезные ответы Николай Олесницкий и Александр Госевский, тайно из своего заточения убеждавшие короля начать войну в Московском государстве [189].

В верющих грамотах короля Сигизмунда III, врученных Олесницким и Госевским, в соответствии с устоявшейся десятилетиями дипломатической традицией опять отсутствовало упоминание царского титула Василия Шуйского. О нем говорилось только как о великом князе и государе. Но на этот раз никакого прения с послами по поводу титулатуры не произошло. Неприятие «царского» титула московских государей распространялось и на Марину Мнишек. Везде о ней говорится как о «дочери сандомирского воеводы», «пани воеводенке», «жене» того «небощика» [190], то есть умершего самозванца Григория Отрепьева. Назвать Марину Мнишек в дипломатических документах царицей означало бы косвенно признать царский титул со стороны Речи Посполитой. Другое дело окружение Марины Мнишек, которое по-прежнему называло ее «царицей» и отдавало ей подобающие почести.

Получив возможность действовать совместно, послы и посланники с удвоенной силой стали добиваться встречи с сандомирским воеводой. Но здесь уже московская сторона держалась до конца, чтобы не допустить, «кабы ему меж нас и вас быть в третьих», то есть сыграть роль третейского судьи. Если на переговорах в Москве сандомирского воеводу называли виновником случившейся Смуты и «грубником», то в Ярославле уже в январе 1608 года его начали обнадеживать близкими изменениями к лучшему. Сначала предложили всем, особенно воеводским слугам, написать прошения царю «о пожаловании и улучшении питания». Понимая, видимо, что это может быть использовано московской стороной на переговорах, все окружающие Марину Мнишек отказались от «подлого предложения», предпочитая голодать. Впрочем, лишения были не такими жестокими, так как ссыльные по-прежнему имели возможность добывать пропитание за свой счет. 19 (29) января 1608 года, по сообщению «Дневника Марины Мнишек», «приставы посетили пана воеводу». Тут же произошел спор из-за невоздержанных на язык приставов, употребивших какие-то бранные кабацкие слова, оскорбившие слух воеводы. Мнишек «просил, чтобы ему разрешили писать царю относительно посланца в Польшу, но его заставили подождать несколько дней, ободряя надеждой на что-то доброе» [191]. Ничего определенного, однако, не произошло; решение об отъезде воеводы в столицу принято не было. 9 февраля 1608 года послов Речи Посполитой уверили в том, что все задержанные в Ярославле, в том числе сандомирский воевода с родственниками и дочерью Мариной, живы («Седамирской и все люди живы, и вам мочно верити их боярскому слову» [192]).

С этого времени начались долгие и утомительные переговоры с полным перечислением «вин», ответами и новыми упреками противоположной стороны. Разговоры послов касались большей частью ответственности за поддержку самозванца. Русская сторона обвиняла короля Речи Посполитой в нарушении перемирия в результате оказанной им поддержки самозванцу, а польско-литовские послы и посланники отговаривались тем, что «москва» сама приняла Дмитрия за своего государя. Николай Олесницкий и Александр Госевский продолжали настаивать на свидании с Юрием Мнишком. Бояре отвечали им: «А то мочно и ныне разумети: коли он будет с вами, тогды воевода станет говорити по вашему науку». Итог подвели сами участники переговоров: «говорим много, а все одно» [193].

Цель царя Василия Ивановича на переговорах состояла в заключении перемирия с Речью Посполитой, что довольно быстро поняли польско-литовские послы. Им же выгоднее было продолжать обвинять московскую сторону в том, что случилось в Москве 17 мая 1606 года, и попытаться взыскать убытки, понесенные соотечественниками, задержанными во враждебном государстве. В итоге послы прямо заявили, что у них не удастся «перемирье вытиснути» воеводой. Бояре, назначенные в ответ, вынуждены были донести царю Василию Ивановичу, что послы и посланники «стали в упор».