Марьина роща

— Успокойтесь, Настасья Ивановна.

— На-ка воды, тетя Настя… Поддержи ее, Саша.

— Ничего, ничего, девушки, милые… Сын, сын нашелся… — И слезы и вода капают с подбородка.

Вечером вместе сочиняли ответ Леше.

«Милый друг Леша! Пишу тебе, а рядом сидит твоя мама, Настасья Ивановна. Она вполне здорова, каждый день, каждый час вспоминает тебя, велит написать, что всегда верила, что ты жив, и ждала тебя. Теперь ты тоже можешь успокоиться. Что касается твоих писем, то она ни одного не получила, должно быть, пропали в пути. Ну, все это позади, она ждет тебя, обнимает и плачет от радости.

О бывших друзьях знаю мало. Володя Жуков года два назад уехал, Ваня Кутырин тоже. Сережа Павлушков служит в Красной Армии, изредка пишет матери, что жив. Хуже с Петей Славкиным: он попался на какой-то нехорошей истории в темной компании. Я служу, учусь понемногу, хотя занятия сейчас идут трудно. Отец мой постарел, но бодрится, работает с упоением; его выдвинули по общественной линии, он очень этим гордится. Мать прихварывает, но по-прежнему заботится о нас. Тебя хорошо помнит, шлет тебе свой материнский поцелуй. Напиши, как ты, где, кем… Ждем.

Две матери и верный друг Ваня».

* * *

Во двор вошел военный. Его суконная буденовка видала виды. Обмундирование чистое, ладное, в петлицах — кубики, а на груди — какой-то диковинный орден вроде звезды. Военный осмотрелся и неуверенно пошел к покосившемуся крылечку двухэтажного серого домика, ткнулся в дверь нижней квартиры, увидел замок и замер в раздумье. Сверху послышался топот босых ног, свист, и по перилам прямо на военного съехал встрепанный паренек.

— Ну, здравствуй, — серьезно сказал военный.

— Здравствуй, — ничуть не удивился паренек. — Ты к кому?

— Павлушковы здесь живут?

— Это бабка-то? Здесь. Только ее нету.

— Где ж она?

— А в кооперативе.

— Служит там?

— Ну да… А что это у тебя на груди такое?

— Это орден, брат. А дедка жив?

— Какой дедка?

— Павлушков, Сергей Павлович.

— Эка хватился, давно помер.

— А как давно?

Парень что-то посчитал, потом сознался:

— Не знаю. А зачем он тебе?

— Как бы мне бабку повидать?

— Зачем тебе бабку?.. А как твой орд… ордер называется?

— Называется Красное Знамя… Где мне все-таки бабку найти?

— Я ж тебе толкую, что она в кооперативе. Позвать, что ли?

— Вот хорошо бы.

— А дашь ордер посмотреть?

— Смотри, только снимать не буду, он привинчен.

— Ишь-ты… не по-русски написано…

— Ну конечно. Это орден азербайджанский.

— Какой, какой?

— Азербайджанский. Есть за Кавказом такая страна. Там добывают нефть, ну, керосин… Захватили было страну иностранцы, но мы их прогнали.

— За это тебе и ордер дали?

— За это. Ну, дуй за бабкой!

— Я мигом.

Действительно, он скоро вернулся. За ним шла еще бодрая, крепкая женщина. Она посмотрела на военного и неласково спросила:

— Вам кого?

— Мама! Это я, Сережа.

Женщина недоверчиво осмотрела его, покачала головой, подумала и сказала:

— Панька, беги в лавку, скажи Софье Митревне — сын прибыл. Заходи, Сережа.

Вся мебель была снесена в одну комнату и громоздилась хаотически. Остальные три комнаты пустовали. Там обильно развелась паутина и всякий мусор.

— Отбирать хотели, — пояснила мать. — Пусть отбирают, куда мне? Только никто не идет отбирать-то.

Сережа не знал, куда положить снятую буденовку, подумал и взял под мышку:

— Когда умер отец?

— На Покров три года будет. Вскоре как ты уехал, мы лавку бросили, он заскучал и помер.

Помолчали.

— Как же вы живете, мамаша?

— Работаю в кооперативе на Шереметевской. Уборщицей. На питание хватает… У хлеба живем. Кое-что продала. Я, Сережа, человеком стала, как с лавкой развязалась, а то сумасшедшая была. Помнишь?

— Помню. Верно, лучше выглядите, хотя и постарели.

— Хочу я, Сережа, вещи отсюда выкинуть, а то душно. Куда они?

— Правильно, мамаша, — усмехнулся чему-то сын.

— А что ж? — вызывающе протянула мать. — Нельзя, что ли? Да я всю эту требуху подожгу! И никого не спрошу, да!

— Да жгите на здоровье, — равнодушно ответил сын.

Снова помолчали.

— Что же вы не спросите обо мне, мамаша?

— А что спрашивать? Вижу. Здоров, слава богу, советский мундир носишь. В партию-то записался?

— Нет.

— Что ж так? Кто половчее, все туда норовят.

— Значит, я не ловкий, мамаша…

— Ты надолго в Москву-то?

— Учиться, мамаша. Не знаю, как придется.

— Я к тому, что не знаю, куда тебя поместить. У меня, видишь сам, что творится… И вообще нельзя… Я… это… как тебе сказать?.. Ну, ты не маленький… понимаешь, замуж я вышла.

— Замуж?

— А что, нельзя?

Снова помолчали.

— Так я пойду, мамаша.

— Что ж, иди. Заходи когда… Ты вот что: сходи к товарищу своему, ну, хромой… как его… Ванька, что ли. Я его намедни видела.

— Я могу и в общежитии, мамаша.

— Ну, как думаешь. Ты меня не осуждай… Иди, иди…

Сережа вышел с зеленого двора. Мать смотрела вслед.

Никакой горечи он не чувствовал. Многое изменилось. Жизнь стала другая, суровая. И Сережа стал другой. Хороша встреча с матерью! А впрочем…

Здесь живут Жуковы. Зайти?.. Больше не живут?.. Мария Анатольевна недавно переехала к какой-то своей ученице. Разве она была учительницей?.. Ага, вот что, должно быть, в театральном училище… Ну, простите за беспокойство.