Марьина роща

Для людей настало то самое выстраданное, в мечтах взлелеянное время, которое коротко обозначалось: «после войны». Сколько встреч, сколько радости, новых надежд!..

Второй грандиозный салют Москва наблюдала теплой осенью 1947 года. Сотни разноцветных ракет бороздили вечернее небо… По Марьиной роще кто-то пустил слух, что по случаю 800-летия Москвы будет выпущено 800 ракет. Недоверчивые юные зрители ревностно и придирчиво считали все разрывы, но, досчитав до тысячи, бросили: слух не подтвердился, ракет пустили много больше. Фейерверк был действительно великолепным. Такой видели, пожалуй, только в День победы над фашистской Германией, хотя мнения знатоков разделились: одни говорили, что оба фейерверка одинаково хороши; другие утверждали, что первый был, может быть, и обильнее, но зато второй — художественнее; третьи клялись, что от нас, мол, из Марьиной рощи, победный салют был виден в общем слабовато, одни прожектора играли здорово, а московский салют — вот он! — весь как на ладони, потому что ракеты пускали высоко и разных цветов сразу. Так и не сошлись авторитеты Марьиной рощи в оценке, но впечатление от этих салютов сохранилось навсегда. Действительно, такого великолепного фейерверка Москва еще не видела. Пышная иллюминация зданий тоже затмила все прежние.

Жители Марьиной рощи чувствовали себя участниками юбилея столицы и с гордостью говорили, что в ордене, которым правительство наградило Москву, есть хоть и крошечная, но и их доля. Над ними дружески подтрунивали, но вдруг прекратили: значительная группа старожилов была награждена медалью с профилем Юрия Долгорукого. В их числе были Федор Иванович Федорченко, Анна Павловна Худякова, Виктор Иванович Шмелев, Настасья Ивановна Талакина и немало других обитателей и уроженцев Марьиной рощи.

В книжном магазине было многолюдно. Чтобы выбраться от прилавка, капитан-лейтенант должен был дать «задний ход». Внезапно он положил «лево руля» и, козырнув, нерешительно спросил:

— Товарищ майор… извините, если не ошибаюсь, товарищ Павлов?

Летчик с усталыми глазами опустил руку с книгой и внимательно вгляделся в моряка:

— Я Павлов. А вы? Не узнаю…

— Кусков, Иван Кусков!.. Родная Марьина роща…. 604-я школа… райком комсомола…

В усталых глазах мелькнуло воспоминание:

— Ах, так это вы… ты получил тогда путевку в военно-морское?

Крепко жали руки.

— Я только что приехал в Москву по вызову начальства, — говорил моряк. — Воевал на Северном флоте. Знаешь, кого там встретил? Витьку Оболенского… помнишь, такой хилый парень, «аристократ»? Так не узнать! Тоже во флоте…

— Ты у родных остановился?

— Нет у меня никого в Москве. Кто помер, кто в эвакуации остался… Что слышно о наших ребятах, о нашем выпуске?

— Плохо слышно, — вздохнул летчик. — В трудное время жить начали. Колю Худякова помнишь? Погиб при взятии Будапешта. Вот человек-то был!.. Его отец воевал в партизанском крае. Незадолго до соединения с нашими их отряд был разгромлен немецкими карателями. Погиб отец Худякова и наш однокашник Гриша Мухин… Талантливый был парень… Васе Кашкину посмертно присвоено звание Героя за Днепр. Повезло Шурке Лаптеву: всю войну прошел без царапинки. Вот, пожалуй, и все о ком знаю… Да, уцелел еще наш славный завуч Виктор Иванович. Удивительный старик! Пошел в ополчение, отказался от всяких льгот и как-то уцелел. Конечно, постарел, обессилел, но бодрится.

Помолчали. Потом моряк вздохнул:

— Какие люди!.. Эх, не будь войны…

Поезд шел из Москвы. На большой станции проводник привел в двухместное купе пассажира с чемоданом и обратился к сидевшему на диване седому военному юристу:

— Вот, товарищ, на верхнее место.

Вошедший, плотный мужчина с орденской планкой, вежливо поклонился военному и стал располагаться на своей полке. Начался незначительный дорожный разговор. Попутчики присматривались друг к другу.

— Послушайте, — вдруг сказал штатский, — где-то я с вами встречался? Очень знакомое лицо, а вспомнить не могу…

— Да? — слегка улыбнулся военный. — А вы попробуйте.

— На Втором украинском?

— Нет. Раньше.

— Значит, до войны? На строительстве?

— Еще раньше.

— Тогда в Средней Азии? Хотя вряд ли…

— Нет, не в Средней Азии. Ну, вы подумайте, а я выйду покурить.

Штатский, видимо, обиделся. Когда военюрист вернулся, он лежал неподвижно на верхней полке и спал.

Ночью он вдруг завозился и, свесив голову с полки, взглянул на военного. Тот лежал с открытыми глазами и улыбался ему.

— Вспомнил! — сказал штатский. — Наконец вспомнил. В Москве. Вы были тогда следователем. Ваша фамилия Антонов.

— Правильно. А я вас сразу узнал. Вы Талакин.

— И не стыдно мучить человека? — весело говорил штатский, спускаясь вниз. — Я, можно сказать, извелся… Здравствуйте, товарищ Антонов.

— Здравствуйте, Алексей Васильевич.

— О, даже это помните?

— Профессиональная память… Ну как, в партии вас восстановили?

— Тогда же. Много дел наделано с тех пор. Воевал, конечно. А вы все по той же линии?

— Вроде.

— Товарищ Антонов, меня давно интересует дальнейшая судьба моих крестников.

— Это вы про то дело?

— Ну да, я же был инициатором.