Марина Цветаева. Неправильная любовь

Высокий юноша в белой рубашке, трепещущей на ветру подобно крыльям, с тихим голосом и лицом небожителя смотрел, не отрываясь, на неуклюжую девушку в светлой холщовой матроске — босую, едва обросшую после кори, чуть полноватую, круглолицую. А вместо глаз отсвечивали стекла пенсне. Это на взгляд вон того, дядьки в панаме, то есть — поверхность, шелуха. Сергей же, приоткрыв рот от изумления, разглядел, конечно же, суть босоножки: морскую зелень глаз, золотой отревет коротких прядей, янтарную нить на длинной шее, изящную горбинку носа, а главное, ее значительность, особость, единственность. Он понял, кто она, потому и дарит бусину.

И стоят они оба — две крошечные фигурки, если глянуть с облачка — одни во всем мире, сошедшиеся в точке, которую называют скрещением судеб, соединяющей единственных в единство, отныне и во веки веков.

— Марина Ивановна Цветаева. Спасибо. — Она осторожно взяла бусину, понимая всем существом, что происходит событие, куда более огромное, чем встреча на пляже. Что одной ей больше не быть, что дарит она себя всю целиком синеглазому мальчику и принимает в дар его самого до конца дней — хранить и беречь.

На закате они поднялись в горы. Легконогая Марина ловко взбиралась по крутым тропинкам, он едва поспевал за ней, держась рукой за бок, где иногда еще остро потягивал свежий шов аппендицита. Марина остановилась на краю обрыва, щурясь оглядела горизонт, слившийся в дымке с морем, вздохнула и предложила:

— Давайте сядем. Передохнем. Ничего, что я курю? — Марина села на плоский камень и указала Сергею на место рядом. Достала из кармашка свободной светлой юбки папиросы, вишневый мундштук, щелкнула зажигалкой, привычно закурила. Окинула прищуренным зеленым взглядом морскую ширь, мощь каменистых уступов, вылинявшую небесную ширь, рассекаемую ласточками — сплошной романтизм, полет духа, головокружение.

— Хорошо!

— Так хорошо, что даже страшно… Нет, я не высоты боюсь… Страшно, что я здесь и все так волшебно!.. Так не может быть! Со мной — не может… — Он вдруг замолчал, выводя пальцем зигзаги в дыме ее папиросы. Ветер подхватил и унес сизое облачко с его монограммой.

— Вы что? Беду накликаете. Так даже говорить нельзя! Произнесенное слово — это заклятье. Потому что инвокация, то есть произношение, провоцирует осуществление. Тьфу-тьфу! Нашли фантастическую бусину, нашли чудачку, которая променяла бы за нее все драгоценности, кабы они были… Вы знаете, кто вы? Вы — везунчик! Так и кричите на все стороны света!

— Да… да… Только теперь это становится ясно. Вот в этот день.

— А до 5 мая вы сидели в темнице или в плену у пиратов?

— Нет. Болел. У меня с детства туберкулез. Его залечили, но вдруг воспалился аппендикс, в Феодосии недавно сделали операцию. — Сергей прижал ладони к разогретому камню. — Руки всегда мерзнут.

— Вам, наверно, еще трудно ходить? — ужаснулась Марина, отметив худобу длинных кистей, сутулость и голубые жилки под тонкой незагорелой кожей. Такой искренний, живой, такой весь прозрачный… О, как хотелось обнять, прижать, оберегать! Подобный жар душевной тяги, восторженной жалости она испытывала к щенкам, птенцам, к тем, кто нуждался в опеке и помощи.

— Что вы, что вы! Я не устал. Я счастлив, совершенно счастлив… Даже не верится, что мы с вами, вдвоем… Я так давно хотел… Хотел очень много вам сказать…

— Давно?! Хотели сказать мне? Да мы познакомились три часа назад, — Марина фыркнула.

— Нет, нет! Давно, именно давно! Дело, видите ли в том… Я… Я знал вас всегда. — Он вздохнул с надрывом признания. Помолчал. Собравшись с духом, твердо выговорил: — Всегда, когда было тоскливо и хмуро, я знал, что вы есть. И этим спасался… А потом прочел книжку стихов «Вечерний альбом» и понял, что вы — это вы. Вы и я. Что я не просто придумал вас. Что вы есть на самом деле. И именно такая… Там же все про меня, про вас описано. Вот слушайте:

Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
«Терпи, еще не кончен срок»,
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу всех дорог!

Или вот еще:

…отдать всю душу — но кому бы?
Мы счастье строим на песке…

Сергей читал ее стихи торопливо, озаряясь внутренним светом, делавшим все существо его совершенно прозрачным. Словно и не было тайников души — только свет и восторг, восторг и страх пробуждения.

— Ваши стихи написаны про меня. Честное слово! — горячился он. — Я жаждал сразу всех дорог! И мечтал отдать свою душу… Мечтаю… — Марина ощутила, как тонет в аквамариновой глубине его глаз.

— Значит, стихи про нас. — Она встала и прикурила новую папиросу.

— Это прекрасные, прекрасные стихи! А я и сейчас — плохие пишу. Не просите, декламировать не стану.