Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Но Вы даже этим любимым быть не захотели: Вам надоело быть любимым и Вы уцепились за первый предлог, как с другим, к<отор>ым Вам бы хотелось быть любимым, <вариант: в другом случае (хотели быть любимым)> уцепились бы за первый обратный благоприятный предлог.

Вы не посчитали, что перед Вами живой человек.

<Зачеркнуто: От начала до конца все это было каприз — может быть больного>

Мой друг, меня часто оскорбляли, но <зачеркнуто: все это всегда «любящие», никогда — друзья. Всегда — женщину, никогда — человека. Никогда — поэта> что в этом отношении были не только Вы, но еще — я, Вы ни на минуту не задумывались, каково мне без Вас будет (не на свете! внутри меня)

Вы <зачеркнуто: подразумевали> первую помнившую от меня обиду положили на весы <зачеркнуто: (всего моего сердца)> и она перевесила — всю меня. Ваше самолюбие Вы предпочли моей любви.

Больше Вам сказать нечего. Все это — явно: спросите любого

Как я бы поступила? Выяснила бы

_____

Если же Вы и последнего моего черным по белому выяснения[12] <поверх строки: по той или иной причине> все же решили порвать, Вы должны были бы сказать мне это сразу — так же черным по белому, и еще лучше — устно, в первую нашу встречу: По той или иной причине, с вовсе без причин — Вы мне больше не нужны…

<Зачеркнуто: а не «изъявлять благодарность» и так далее. Это — либо

Вы меня — зря мучили>

а не делать это — молча, не тянуть, <сверху: отталкивать>, не отписываться, не приезжать ко мне и не звать к себе <зачеркнуто: Есть вещи серьезнее чувства <нрзб.>> на три дня, «отдохнуть» и так далее.

_____

Если Вы после моего последнего письма могли думать о себе, о какой-то моей воображаемой обиде, если Вы после тех стихов могли думать только о себе и своем самолюбии

— Бог с Вами. Нам не по дороге

_____

Мой друг! Когда человек идет в болото — не считаешь до́ ста, а кричишь, либо хватаешь за руку — или за ногу (Монпарнасы) — или за голову.

Не считала я до́ ста и после первого Вашего письма и поступка

<зачеркнуто: От человека же так всем собой отозвавшегося можно было ждать> я никогда не считаю до ста.

Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 27, л. 106–107 об.).

5-37. А.С. Головиной

5-го января 1937 г.

Моя дорогая деточка[13], как хорошо, что Вы меня сразу стали звать Мариной, просто Мариной, без всякой моей просьбы или предложения (когда приходится просить — <нрзб.>). А я Вас, внутри себя, перейдя Ваш порог и пройдя Ваш путь сразу назвала Конcуэлой — но не то́й, романа Жорж Занд[14] (хотя и той!), а той — огаревской Наташи, которую старшая Наташа герценовская, после первой встречи, прощаясь с ней не дожидаясь назвала — Конеуэлой[15] <над этими словами: и которая Конеуэлой оказалась и осталась>. (Есть вещи, хотя бы сто лет спустя <над этими словами: с <нрзб.> сто лет назад произошедшие> которые в нас произошли. Так вот те две Наташи во мне произошли (и вчера я — просто вспомнила). Но не будем сейчас о Наташах, будем о Вас.

Вы сказали — «как сделать, чтобы, когда Вы придете — не было других». Отвечаю Вам сейчас.

— Пусть другие будут: все равно их не будет, то есть Вы будете знать, что все равно я с Вами, и все что я говорю, будет к Вам, и для Вас.

Другие никогда ни понимать / понять ни помогать / помочь не будут <над этим словом: не могут>. Не бойтесь если это Ваши друзья — я буду с ними мила, и никакого неуюта не будет. Просто, Вы будете знать: я каждую секунду и всей собой — с Вами. Будете знать это абсолютно — надежно и спокойно. (Посмотрите, сколько будет в последних строках, я этому рада, это не мой глагол. Так от «было» — Наташ — до будет нашего. (Да будет!)

Этим летом мне из Швейцарии <над этим словом: в которой я бывала часто> пришлось написать такую открытку[16].

Никогда еще <над этими словами: я думаю, что>, со времен Огарева и Герцена и их Наташ, из Швейцарии в Швейцарию же с такой горечью не посылалось привета.

И вот, <зачеркнуто: сбылось, моя Наташа> вернулась, но совсем иначе, то есть Наташа.