Марина Цветаева. Письма 1937-1941

С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна! Поздравляю Вас вторично. После Вашего большого письма, где Вы писали о радии и о деревенских детях, было два больших моих: одно — сразу (т. е. недели 2 назад), другое — 26-го декабря, сразу после смерти Карела Чапека[400] и все письмо было о нем, с отзывами на смерть здешних писателей. Дошло ли, кстати, до Вас слово Б<ернарда> Шоу[401]: — Почему о́н умер, а не я? Почему молодой, а не старый? Он его называет своим близким другом и оплакивает его — всячески. Отложила для Вас этот отзыв, и еще другие, кроме уже посланных (было, как помню, два). Но может быть, за это время, оба моих письма уже дошли — задержку объясняю праздниками. Но не пошлю имеющихся отзывов раньше, чем уверюсь в дохождении прежних. Итак, ждите двух больших писем — с запоздалыми поздравлениями и пожеланиями. Не могли же Вы подумать, что я в эти дни — рождественские и новогодние — Вас не окликнула!!

…У нас перед Рождеством были сильные морозы: здесь доходило до 15 градусов — чего не́ было ровно 10 лет. А до этого года Луара замерзла от Блуа до Тура — в 1776 г<оду>! Я много ходила пешком в те дни (как, впрочем, всегда) и иногда, задумавшись, чувствовала себя в Праге — 15 лет назад! Как всё живо — и в свой час — возвращается. Просила в тех письмах — прежних — непременно сообщить мне подробную историю Рыцаря: все что́ знаю — что добыл двухвостого льва (львенка). — «А то é мало» — как говорила ехидная старушка, продававшая зеленину[402] по хатам, в ответ на мое: Нынче — ниц[403]. Я всю Чехию прожила в глубоком сне — снах — так и осталась сном, вся, с зайцами и с ланями, с перьями фазаньими — которые, кстати, у меня еще хранятся, подобранные по лесным чащам, по которым я лазала — сначала с Алей, потом с молодым Муром на руках.

Мур (скоро 14 лет, ростом почти с отца) на подаренные мною на праздники деньги купил себе книгу про зверей, книгу странных историй (Histoires à dormir debout^{181}) и звериное вырезание (картонаж — всякие Mickey, коровы и собаки). Мне — пепельницу и пачку папирос. У нас была (и еще е́сть) елочка, маленькая и пышная, как раздувшийся ежик. Получила от Али на Новый Год поздравительную телегр<амму>. Вот, кажется, и все наши новости. Теперь жду — Ваших. Никогда, когда долго нет вестей, не думайте, что я не пишу: пишу — всегда, и всегда сама отправляю. Ну, еще раз — с Новым Годом! Дай Бог — всего хорошего, чего нету, и сохрани Бог — то́ хорошее, что́ есть. А есть — всегда, — хотя бы тот моральный закон внутри нас, о к<отор>ом говорил Кант[404]. И то́ — звездное небо! Обнимаю Вас, сердечный привет и пожелания Августе Антоновне.

                                             М.

Пишите! Открытку с Вацлавом — получила[405].

Письма́ до ответа писать не буду[406].

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 179–180 (с купюрами); СС-6. С. 474-475. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 317–318.

2-39. А.Э. Берг

Paris 15-me 32, Bd Pasteur,

Hôtel Innova, ch 36

16-го января 1939 г.

С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите?[407] Неужели — та́к плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами[408] в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes[409] и с единственным событием: собором. А м<ожет> б<ыть> — просто в Версаль[410] (где я не была годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.

У меня нет ни одной настоящей дружбы — есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.

Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger^{182} [411] c Raimu и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — ее стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — та́к: сосну я любила (с такой же страстью) как другие человека, человека — avec le même détachement^{183}, как другие — сосну. И сосна всегда была довольна, человек — никогда.

Жду непременно и скоро от Вас письма — а то чувство, что пишу в пустоту. Я писала Вам последняя — большое письмо со всем, что я знаю об этой роковой породе. Писала — как себе: то, что всю жизнь себе говорила.

Если не читали — прочтите Rosamond Lehmann — Poussière (Dusty Answer)^{184} [412] — она о нас — и них. Очень прошу! (Poussiére — из<дательст>во Feux Croisés).

До свидания! Обижусь, если не откликнитесь. Обнимаю Вас и детей.

                                             МЦ.